До и после «Чучела»

Ролан Быков

До и после «Чучела»

Письмо пришло из Кишинева, когда со дня премьеры фильма прошел ровно год…

«Пишу Вам потому, что не нахожу себе места. А все из-за фильма «Чучело». Ведь все так и было! И было у нас, в нашем классе! Может, не было картин, и жила Лорка у родителей, но мы лупили ее беспощадно. За что? За веснушки, за широкую улыбку, за то, что не носит модных тряпок, не боится сказать правду про нас. А вообще-то и за то, что самый лучший мальчишка в классе предложил ей дружбу. И он точно так же струсил, а мы… мы радовались, когда видели в ее глазах слезы. Она никогда не жаловалась на нас. И в школе ничего не знали.

А потом она уехала в деревню к бабушке. А мы радовались. И вот этот фильм.

Мы только сейчас поняли, что мы такое натворили. Я себе говорю: «Забудь все, ведь ничего не было, ведь ничего не вернешь!» Но я не могу забыть ни Лору, ни Лену Бессольцеву. Ленка навсегда укор мне. Я знаю, что во всем виноваты мы, я.

Вверху — кадр из фильма. Справа — Р. Быков на съемках.

И Вы ничем не сможете помочь ни мне, ни Лоре. Но у меня к Вам огромная просьба: дайте, пожалуйста, адрес Кристины Орбакайте и ее фотографию. Чтобы со стены на меня смотрели глаза Ленки, чтобы я никогда не смогла сделать кому-нибудь больно…

18 апреля 1985 г.

Л. Н.».

Первая встреча со зрителем. Аплодируют долго. Смотрят из зала особыми, «зрительскими» глазами, ни на какие другие не похожими… Кто-то вытирает слезы…

В горле ком — едва сдерживаюсь. Санаева молодец — не сдерживается, ревет вовсю, даже не замечает этого. И шепчет: «Смотри, плачут, плачут!». Никулин улыбается — у него отношения со зрителем особые. Кристина тоже пытается улыбнуться. Взрослое платье выглядит на ней чужим — совсем девочка. Дрожат руки, плечи, ее знобит… Железников бледен…

Крики: «Браво!», «Спасибо!»… Дрогнула душа. Неужели?

Я часто очень сожалею, что зритель не видит самого замечательного — своего лица в такой момент, своих глаз — не знаю ничего прекраснее, какая духовная высота! Стоять на сцене «над» этими глазами и смотреть «сверху» неестественно и неловко — вот отчего актеры кланяются зрителю! В этом, наверное, не столько традиция уважения, сколько желание уравновеситься, преодолеть барьер рампы, черту отчуждения. Но она существует, сколько ни кланяйся. Неожиданно чувствуешь свое одиночество, самое странное и самое отчетливое. Все ждешь чего-то и вдруг понимаешь, что ждать больше нечего: все… картина кончилась.

Приносят микрофон… С волнением читаю первые записки, не могу разобрать, что написано, вспоминаю, что без очков уже плохо вижу, к счастью, очки на месте… Пытаюсь сориентироваться, что интересует больше всего. С чего начать?.. Вижу, что чаще всего повторяется вопрос, который я не люблю, но у которого, как все привыкли, больше всего «прав» на начало. С него и начну.

«ПОЧЕМУ ВЫ ПОСТАВИЛИ ЭТОТ ФИЛЬМ!»

Это король вопросов, вопрос-старейшина. Он распространен, как фамилия Иванов, как школьное «Катерина — луч света в темном царстве» или «В Платоне Каратаеве Лев Толстой изобразил нечто круглое». Мы, может, и «Грозу» забыли и «Войну и мир» не читали, а про «луч света» и «нечто круглое» все равно знаем — это уже как и та знаменитая фраза: «Для детей надо творить так же, как и для взрослых, только немножко лучше!» — что она означает, не знает ни один человек на свете, но я почему-то думаю, что для детей творят гораздо хуже тогда, когда ссылаются именно на нее, на эту фразу.

«Почему вы поставили этот фильм?» звучит как «Почему вы не поставили совсем другой фильм?» — можно только пожать плечами. Этот вопрос очень любят корреспонденты и дети. Корреспонденты — потому, что он сразу дает им преимущество перед создателями фильма: те решительно не знают, что отвечать, а дети понятия не имеют, о чем спрашивать, а спросить очень хочется.

Сколько себя помню, я всегда мучился от таких вопросов… Я тогда первый сезон работал в Московском ТЮЗе. В те годы существовала традиция «театральных поклонниц». Толпы неистовствовали вокруг наших великих оперных теноров — С. Я. Лемешева и И. С. Козловского. «Лемешистки» и «коз-листки» не уступали по фанатизму сегодняшним «динамовцам» или «спартаковцам», разве что их было меньше. Игра в «свою симпатию» бывала и скромнее: наши юные зрительницы «выбирали» себе кумира и чинно ходили за ним после спектакля небольшой толпой. Появилась поклонница и у меня. Однажды она решилась подойти: «Скажите, трудно выучить роль наизусть?» И пока, задохнувшись от унижения, я искал, как ей ответить: мягко, умно или уничтожающе, она заговорила сама: дескать, она первая начала за мной ходить и не хочет, чтобы за мной ходила другая, та, которая вон сзади, что она первая меня выбрала, потому что я в спектакле «Суворовцы» самый маленький и всегда с краю… Я сам во втором классе влюбился в девочку, которая была косая на один глаз, но зато быстрее всех бегала. То, что она быстрее всех бегала, вызывало восхищение, и я бывал счастлив, когда удавалось ее догнать, а то, что она была косая, заставляло трепетать от сочувствия и желания доказать ей, что она лучше всех. Но она стала бегать еще быстрее, так что догнать ее случалось все реже, и я ее разлюбил.

Есть еще один любимый вопрос зрителя: «Какая ваша роль самая лучшая?» В ответ считается приличным задуматься, посмотреть вверх, потом внутрь себя и со скромностью требовательного к себе художника ответить: «Та, что еще не сыграна!» Но после этого почему-то тут же задают вопрос: «Почему вы поставили этот фильм?» — и вы снова в тупике. Если после просмотра фильма не ясно, почему он поставлен, говорить не о чем — остается только признать его неудачу. Если же на самом деле попытаться найти «причину» того, что фильм поставлен, это все равно что попытка приблизиться к горизонту — сколько ни движешься к нему, расстояние не уменьшается… Потому что каждый фильм — итог всей жизни, истоки его часто лежат в далеком детстве, а побудительные мотивы творчества — одна из загадок за семью печатями. Попытки же ответить «почему» чаще всего превращаются в пошлость. Конечно, хотелось бы и самому найти ответ, «проследить» за собой, «выведать» у самого себя, да вот ни у кого не получается. Хотя попробовать хотелось бы! Я люблю сказку о Турандот, которая рубила женихам головы, если они не могли ответить на ее коварные вопросы. Иногда хочется быть Калафом, отгадать все загадки и оказаться мужем прекрасной Турандот, Риск — благородное дело!

Действительно, почему я взялся за «Чучело», когда самым серьезным образом готовился к совершенно другим работам? Меня, положительно захватила работа над сказочной трилогией «Русь Былинная», построенной как триптих: детство, отрочество, юность. Чудо свершения человеческой души на всех ее этапах — обретение богатырства. Фольклорный материал — моя давняя мечта. Параллельно писал сценарий автобиографического фильма «Мама, война!» о своем поколении (мальчишек войны) — это я обязательно должен когда-нибудь сделать. Лет пятнадцать я пишу смешную и грустную комедию «Соблазнитель» с игрой жанров, с переходом из одного жанра в другой, как в античной мениппее. У меня уже был готов сценарий «музыкально? го криминального приключенческого» фильма с главной комедийной ролью для себя… Отчего же я все это бросил и стал снимать. «Чучело»?..

Есть такое понятие — социальный заказ. О. нем можно спорить, но он существует в душе художника независимо от споров — это чувство времени, чувство кровной связи с жизнью твоих соотечественников, с проблемами, которые решает сегодня твоя страна.