Танец богов

— Коста, ты единственная моя любовь!

Единственная моя любовь!

Киракис мечтательно заулыбался. За пятьдесят с лишним лет, прожитых с Мелиной, она не изменила ему ни разу — он это знал наверняка. Мелина скорее умерла бы, чем позволила прикоснуться к себе другому мужчине.

Тогда Киракису казалось, что сильнее чем в день свадьбы любить свою жену просто невозможно, но уже очень скоро он понял, что всю жизнь заблуждался. Чем больше проходило времени, доставлявшего им не только радости, но и горе, тем более крепли их отношения с Мелиной. Да, случались меж ними и размолвки, порой даже серьезные, но всякий раз затем их любовь вспыхивала с новой силой. Зло потом всегда забывалось, а вот добро оставалось с ними навсегда, да и совместно пережитые тяготы и невзгоды, как оказывалось, только сближали их. Мелина, размышлял сейчас Киракис, заметно повзрослела. Претерпела превращение из вспыльчивой, избалованной, страстной, но сумасшедше верной девушки, всегда мечтавшей о сказочных принцах и рыцарях в сверкающих доспехах, в элегантную и знающую себе цену женщину, о внешности и царственной осанке которой ходили легенды.

«Да, matia mou, мы оба с тобой изменились, — думал он, глядя на портрет. — Кто, увидев меня сейчас, вспомнит про сопливого и драчливого мальчишку из Пирейских трущоб? Господи, ну как же мне теперь жить без тебя? Как мне жить дальше, любовь моя?»

В эту минуту в кабинет вошла Елена; в руках у неё был уставленный едой поднос.

— Я знаю, сэр, что утро у вас выдалось нелегкое, — промолвила она, ставя поднос на угол стола. — Вот и подумала: может, вы решите перекусить прямо здесь?

— Да, Елена, спасибо, — рассеянно ответил Киракис, слегка сбитый с толку столь внезапным возвращением к настоящей жизни. — Хотя, признаться, не так легко сосредоточиться на делах.

— Не удивительно, — пожала плечами Елена, наливая в чашку кофе. — Не обижайтесь, сэр, но, на мой взгляд, вам ещё рано возвращаться к делам. Вы ещё не восстановились.

Киракис опечаленно улыбнулся.

— Спасибо, Елена, но я уже испытываю потребность в работе. Она помогает мне отвлечься от мрачных мыслей. — Он на мгновение приумолк. — А где Александр? Если он будет пить кофе в столовой, то я лучше пойду туда.

— Александр отказался от полдника, — ответила Елена, хлопоча над подносом. — В последнее время он стал слишком часто отказываться от еды.

— Он сам сказал тебе, что не хочет есть? — осведомился обеспокоенный Киракис.

— Да, сэр, и в довольно резкой форме, — ответила Елена. — Это меня уже тревожит. Он страшно исхудал — непонятно, в чем душа держится. Да и спит очень мало. Я слышу, как он колобродит по ночам.

Киракис озабоченно нахмурился.

— Да, меня это тоже тревожит, — признался он. — А ты знаешь, где он сейчас?

— Он опять отправился на прогулку, — сказала Елена. — За последние дни ему несколько раз звонили из Нью-Йорка. Но он ни с кем разговаривать не стал. И даже перезвонить отказался, хотя некоторые звонки были очень срочные.

— Я поговорю с ним, — пообещал Киракис. — Скажешь мне, когда он вернется?

Елена кивнула.

— Да, сэр, конечно.

— Спасибо Елена.

Управляющая вышла и прикрыла за собой дверь. Глядя в окно на работавших в саду людей, Киракис задумчиво потягивал кофе. В последние дни Александр и в самом деле вызывал у него серьезное беспокойство. Со времени смерти Мелины его сын стал сам не свой. Причем он никак не проявлял своего горя. Не пролил ни слезинки. Словно вместе с Мелиной умерла какая-то часть его души. Киракиса поразила эта перемена. Он боялся, что где-то в глубине души Александр сам опасается, что может сорваться. Он мысленно представил себе то утро, когда они похоронили Мелину. Александр во время панихиды держался особняком и ни разу не раскрыл рта. Только смотрел куда-то вдаль невидящим взором. Когда несколько самых близких друзей, допущенных на похороны, попытались принести ему свои соболезнования, Александр отвернулся и не ответил. А потом куда-то пропал и вернулся на виллу лишь поздно ночью. Александр потом не только не извинился за свое неучтивое поведение, но даже не объяснил причины своего столь внезапного исчезновения.

И в последующие несколько дней поведение Александра не изменилось к лучшему. Ничто не указывало на то, что он хоть немного примирился с утратой. Напротив, с каждым днем он все более замыкался в себе. Допивая кофе, Киракис решил, что должен положить этому конец. Пора ему наконец поговорить с сыном начистоту.

День уже клонился к вечеру, когда Елена снова заглянула в кабинет.

— Сэр, вы велели мне сказать вам, когда вернется Александр… — напомнила она.

— Да, да, конечно, — нетерпеливо оборвал её Киракис. — Где он сейчас?

— Несколько минут назад поднялся к себе, — сказала Елена. — Думаю, что он в спальне. Он прошел мимо меня, даже не удостоив взглядом.

— Спасибо, Елена.

— Да, сэр. — Она закрыла дверь.

Киракис встал и остановился перед портретом Мелины.

— Возможно, ты была права, matia mou, — грустно сказал он. — Пора нам положить конец этой затянувшейся розни. Давай наконец смотреть в будущее, сынок!

Когда Киракис вошел в спальню Александра, тот укладывал вещи в дорожную сумку.

— Вообще-то это могли бы сделать и слуги, — спокойно напомнил Киракис. — Им за это платят.

Александр даже не поднял головы.

— Я вполне могу сделать это и сам, отец, — вполголоса ответил Александр. — И уж тем более предпочел бы, чтобы мне никто не мешал.

— Понимаю, — вздохнул Киракис. — И скоро ты уезжаешь?

— Сегодня вечером, — ответил его сын. — Я уже слишком долго здесь задержался. А в Нью-Йорке меня ждут неотложные дела. Я не могу бросить все лишь потому… — Он осекся, не договорив.

— Лишь потому, что умерла твоя мать? — закончил Киракис. — Неужели у тебя нет надежного заместителя, способного вести все дела в твое отсутствие?

— Есть, конечно, но… — Он вновь прервался на полуслове.

— Тогда к чему такая спешка? — спросил Киракис, присаживаясь на край кровати. — Мне кажется, тебе было бы лучше побыть здесь ещё немного.

Александр возвел на него глаза.

— Это приказ председателя Совета директоров? — спросил он с едва уловимой грустью.

Киракис отрицательно покачал головой.

— Нет, Александр, это просьба твоего отца. — В голосе его прозвучала глубоко затаившаяся печаль. Александр хотел было ответить, но Киракис жестом остановил его. — Я знаю, о чем ты думаешь. Ты взрослый, и я не должен вмешиваться в твои дела. Пойми, я вовсе ничего тебе не навязываю. Просто, сколько бы ни прошло лет, я все равно останусь твоим отцом. Даже, когда тебе стукнет восемьдесят. И моя любовь к тебе с годами не сотрется. Мы с тобой много натерпелись за последние несколько лет и, мне кажется, надо поставить точку на прошлом. Я хочу, сын мой, чтобы у нас с тобой восстановились прежние отношения.

Александр ответил не сразу.

— А что толку? — произнес он наконец. — Кто сейчас может позволить себе любить? По-моему, это непозволительная роскошь. Ты любишь человека, а он потом бросает тебя или умирает. А то и предает. Женщины бросают детей. Мужья обманывают жен. К чему все это? Лучше уж ни с кем не связываться и вести уединенный образ жизни. Ни от кого не зависеть и ни к кому не привязываться.

— Твоя мать вовсе не бросила тебя, Александр, — терпеливо возразил Киракис. — Она умерла. Это большая разница. Да и потом, не слишком ли пуста жизнь любого отшельника? Подумай сам: можно ли выжить, никого к себе не подпуская?

— По крайней мере, жизнь в таком случае существенно упростилась бы, — упрямо процедил Александр, продолжая укладывать вещи в сумку.

— Но и утратила всю свою прелесть, — добавил Киракис. — Сам я ведь начал с нуля — ты помнишь. Компанию «Афина Шиппинг Компани» я создавал по крохам — это был настоящий подвиг по тем временам. Однако я и по сей день глубоко убежден, что ни моего фанатизма, ни честолюбивых устремлений на решение этой задачи не хватило бы. Мною двигали не только стремление навсегда вырваться из нищеты, но и — Любовь! Любовь с большой буквы. Я был ещё мальчишкой, когда моя мать — самый любимый и значимый для меня человек — умерла в Пирее медленной и мучительной смертью лишь потому, что мы были бедны, как церковные крысы. А потом я познакомился с твоей матерью. Сомневаюсь, чтобы без её любви и поддержки мне удалось в те ранние годы удержать компанию на плаву. Как и ты, я сражен смертью Мелины и безмерно скорблю по ней. И я не уверен, что сумею выжить без нее. Однако прожитые с ней годы я бы не обменял ни на что. Благодаря Мелине и её беззаветной любви я стал сильным и добился всего, о чем мечтал. Каким-то непостижимым образом мне всегда удавалось посмотреть на себя её глазами. И я подходил к себе самому с её мерками. Да, и мы повидали в своей жизни немало горя, но в целом — мы были счастливы.