Танец богов

— Сегодня утром, когда я уже выходил из дома, позвонила Дейна, — продолжил Уиллард. — Она по-прежнему находится в больнице, но решила заранее предупредить меня о своем решении уволиться. Они с мужем все обдумали — её диагноз здорово их напугал — и решили, что ей будет лучше уйти с работы. — Чуть помолчав, он добавил: — Я бы хотел, чтобы ты заняла её место. На постоянной основе. Если тебе это интересно, конечно.

— Интересно, — осторожно сказала Мередит. — А как насчет Роя? Мне казалось, он вполне справляется.

— Справляться-то он справляется, — вздохнул Уиллард. — Но вот только зрители не питают к нему особых симпатий. Они привыкли видеть на его месте женщину. Мне кажется, что ты была бы идеальной кандидатурой.

Мередит на мгновение призадумалась.

— Когда я должна приступить? — спросила она.

— Сегодня. Немедленно.

Лозанна, Швейцария.

Снаружи здание Лозаннской клиники совершенно не походило на больничное, хотя в нем располагалось одно из лучших психиатрических заведений во всей Европе. На первый взгляд его легко можно было принять за первоклассный отель. За высокой стеной, которой была обнесена клиника, зеленели изумительно ухоженные газоны. Длинная подъездная аллея за тяжеленными решетчатыми воротами была усажена деревьями и вела к главному зданию — исполинскому замку семнадцатого века. Каждому пациенту клиники отводились просторные, элегантно обставленные апартаменты, обеспечивая полнейший покой. Охрана в клинике была строжайшая — в числе пациентов находились многие знаменитости из мира политики, бизнеса, развлечений и искусства, а также их дети. Словом, сливки общества. А лечили и консультировали их лучшие в Европе психиатры и психоаналитики. Настоящие медицинские светила.

Персонал клиники, от младших медсестер и ординаторов до уборщиц, был вышколен до предела и фанатично предан своему делу. Хотя не раз и не два многих из них искушали досужие репортеры, предлагая подчас немыслимые суммы за возможность хоть издали взглянуть на того или иного пациента, все держались стойко и неизменно отказывались. А посулы сказочного богатства влияли на этих людей ничуть не больше, чем возможность ежедневного общения со знаменитостями, пусть и даже и страдающими душевными расстройствами.

— Я бы с удовольствием вас обнадежил, мсье, — сказал доктор Анри Гудрон, главный врач клиники. — Но в настоящее время это было бы не только преждевременно, но даже жестоко. Видите ли, в данном случае перенесенное потрясение оказалось непосильным бременем для психики. Когда же сознание не в состоянии справляться со стрессом, оно как бы отступает, прячется в тень — это своего рода защитный механизм.

Том Райан нахмурился.

— Значит, по-вашему, никакой надежды нет? Ни сейчас, ни когда-либо?

— Я говорю вам только то, что говорил и прежде, — спокойно сказал доктор Гудрон. — Двадцать шесть лет, мсье — это очень долгий срок. Чем дольше она отделена от реальности… — он беспомощно пожал плечами.

Том Райан нервно закурил.

— Значит, на ваш взгляд, ей никогда не удастся выйти из этого состояния?

— Нет, мсье, отчего же — надежда всегда есть, — быстро ответил доктор Гудрон. — Однако в случае мадам она, к сожалению, весьма призрачна. Близка к нулю. — Он развел руками. — Рад буду ошибиться, но пока обнадежить вас нечем.

— Понимаю, — тихо промолвил Райан.

— И хочу снова повторить: мне кажется, что ежемесячно посещая её вот уже столько лет, вы только понапрасну тратите время и деньги. Она не узнает вас. Она даже не понимает, что рядом с ней кто-то есть.

— Но я-то знаю, что я рядом с ней, — возразил Райан.

Доктор Гудрон глубоко вздохнул.

— Да, конечно. Что ж, если вам так легче, мсье, то — дело ваше, — сказал он. — Однако мадам это не поможет.

— Могу я к ней пройти? — нетерпеливо спросил Райан.

Доктор Гудрон кивнул.

— Да, разумеется. — Оба встали, вышли из кабинета и, уже молча, проследовали по длинному пустынному коридору и поднялись по лестнице с резными ступеньками на второй этаж. Открыв дверь в апартаменты, доктор все так же молча пропустил Тома Райана вперед. Войдя, Том увидел её сразу — она сидела у окна в огромном кресле, обшитом бархатом; её прекрасное, не тронутое временем лицо ласкали нежные лучи полуденного солнца. Просто поразительно, насколько мало она изменилась по прошествии двадцати шести лет. Она оставалась столь же прекрасной, что и прежде, до кошмарной трагедии, превратившей их жизнь в сущий ад. Пышные волосы все так же сияли, выглядели свежими и ухоженными. Да, для женщины время остановило свой бег. Райан опустился перед ней на колени и взял её за руку. Как и всегда, она лишь безучастно смотрела перед собой, не замечая его присутствия. Том Райан глубоко вздохнул и сказал: — Здравствуй, Лиз!

Перелет из Лозанны в Нью-Йорк занял тринадцать часов. Где-то посередине Атлантики «боинг — 747» попал в зону турбулентности, и началась жестокая болтанка. Командир корабля немедленно обратился к пассажирам, успокоив их — пустяки, мол, ничего серьезного. Однако Том Райан и так ничуть не волновался. Он был бы только счастлив, если бы самолет сейчас рухнул прямо в водную пучину или взорвался в воздухе, даровав ему мгновенную смерть. «Я ведь и так мертв, — подумал он. — Уже давно — свыше четверти века. Просто меня до сих пор не похоронили».

Стюардесса предложила ему подушку, но Райан отказался. Он не устал и ему не хотелось ни есть, ни пить. Он хотел лишь одного: остаться наедине со своими мыслями и с мучительными воспоминаниями, всякий раз всплывавшими в памяти и терзающими душу после посещения Элизабет. Воспоминаниями о той кошмарной ночи, когда Господь отнял у них ребенка. О той ночи, когда он сам сказал Элизабет, что надежды больше нет. Что их маленький Дэвид умер. О том, как на его глазах сломалась Элизабет. Рассыпалась в прах. Сначала дико закричала, а потом, утратив дар речи, осела ему на руки, и с той самой минуты уже больше никого не узнавала. Райан смахнул слезинку. Господи, и ведь она останется такой до конца своих дней! Гудрон вынес ей приговор. Слова доктора по-прежнему эхом звучали у него в ушах: «двадцать шесть лет, мсье — это очень долгий срок… надежда, к сожалению, весьма призрачна… близка к нулю… она не узнает вас… она даже не понимает, что рядом с ней кто-то есть…» Том Райан закрыл глаза. Он разрывался между желанием поделиться хоть с кем-то своим горем и клятвой верности, данной им Элизабет; стремлением защитить её от внешнего мира. Он не раз задумывался о том, чтобы свести счеты с жизнью, и лишь одно его удерживало: пока жива Элизабет, он знал, что не бросит её. Он будет жить ради нее. Если он уйдет, кто останется рядом с ней? Кто будет следить, чтобы за ней продолжали ухаживать? Кому он может доверить этот почти священный долг? Райан вдруг подумал про Мередит Кортни, про разговор, который состоялся между ними перед его отлетом в Лозанну. Он пообещал все ей рассказать. И он хотел это сделать. Райан почему-то сразу понял: Мередит можно верить. Он был убежден: в отличие от всех остальных, эта женщина не станет наживаться на Элизабет и её болезни. И все же, какая судьба ждет Элизабет, если правда выплывет наружу? Ведь даже теперь, по прошествии стольких лет, интерес к личности Элизабет Уэлдон-Райан по-прежнему не угас. Хватит ли у него сил защитить ее? Оградить от стервятников?

Райан вспомнил то ясное августовское утро 1953 года, когда он оставил Элизабет в этой клинике. Когда был вынужден распрощаться с ней. Возвращаться без неё в Соединенные Штаты было для него не менее сложно, чем сказать, что их ребенок умер. Однако Том Райан вновь и вновь твердил себе, что иного выхода нет, что только таким образом можно защитить Элизабет от алчных репортеров. Да и Швейцария казалась наиболее надежным убежищем — Том сознавал, что, помести он жену в одну из американских клиник, это непременно выплывет наружу и жизнь её превратится в надругательство. В Лозаннской же клинике Элизабет ничто не грозило. Никто не побеспокоит её там. Доктор Гудрон лично поклялся ему, что Лиз будет предоставлен полнейший покой. До конца дней ей будет хорошо.