Страница 26 из 60
А пока нас привезли в тюрьму и поместили в самую большую камеру, в ней сидело не менее ста человек. В воздухе стоял смрад, квадрат окна еле просматривался сквозь завесу табачного дыма.
Разглядывая новое помещение, я не сразу заметил мерзкое двуногое существо, голое до пояса, синее от множества наколок на груди, животе, руках и, как позже выяснилось, на спине. Существо прыгало, кривлялось, гримасничало, сморкалось и плевало прямо нам под ноги. Вымазанная сажей физиономия все же позволила распознать подростка лет двенадцати.
Докурив цигарку, Денисов уверенно потушил ее о грязный лоб малолетки… И тогда началась драка. На нас кинулись полураздетые, лоснящиеся от пота тела, испещренные наколками.
— Не подпускай близко! — приказал Денисов. — Бей сапогами!
В ту же секунду я понял все: у нападавших в руках были длинные железные пики. Об этом страшном оружии рассказывали в подследственной камере. Каким-то путем урки добывают куски железа или стали и долгие недели — иногда месяцы — затачивают их о кирпич подоконников. Хранят пики умело, при переводе из камеры в камеру передают с помощью «коня», минуя шмон. Если пикой убивают на расстоянии, то короткие «заточки» служат для «расписки» — уродования лица, отрезания ушей, ослепления вздумавшего сопротивляться фраера. Мы сопротивлялись, и нас следовало наказать, но отпор был яростным и умелым и привел урок в растерянность. Через минуту-две они откатились в глубину камеры и начали совещаться. Издали мы видели кого-то сидевшего на верхних нарах под самым окном. Луч света блестел на его лысой голове и зажигал огнем оттопыренные уши.
Антракт пригодился и нам. Нападало восемь человек. Шестеро кинулись с боков, двое — с верхних нар, еще столько же стояло наготове. Остальные взирали на драку издали, между гражданскими пиджаками мелькали гимнастерки и кителя военных.
— С ними разберемся после, — сказал Денисов, поймав мой взгляд, — во всяком случае, просить помощи не будем.
Но помощь все-таки пришла. Из глубины камеры появился и встал рядом с нами крепкий на вид малый лет двадцати. Как и большинство здесь, он был гол до пояса, но на нем были диагоналевые офицерские галифе и солдатские ботинки без шнурков, порванные спереди и сзади.
— Лейтенант Шустов. Можно просто Юра.
— Нарушаете форму, товарищ, — строго заметил Денисов, — где ваши сапоги?
— Погоди немного, и ты своих прохорей[15] лишишься, — огрызнулся Юра.
— А это еще бабушка надвое сказала, — с удовольствием отозвался Денисов. Мне показалось, что сейчас для него драка — приятное развлечение.
Урки базарили не зря: лысый пахан приказал переменить тактику — ведь теперь нас четверо, к тому же в камере много бывших вояк…
Из дымной глубины, скользнув в луче света, вынырнул и подошел к нам тщедушный на вид старикан с лысиной, испещренной шрамами, гладко выбритым подбородком и неестественно красными губами. Зубов у старикана не было. «Маня!» — догадался я: об этих страшных извращенцах мне тоже рассказывали в камере.
— Тебе, дедушка, с оттяжкой или прямого? — ласково спросил Денисов, оттягивая средний палец для щелчка.
— Оччень… оччень рад познакомиться! — старикан шустро поймал Мишкину руку и крепко пожал. — Владимир Сергеевич. За недоразумение просим извинить: народ молодой, горячий… Прошу вас к нашему шалашу, как говорится, — он сделал приглашающий жест.
— Не ходите! Провокация! — тихо произнес бывший лейтенант, но Денисов, отстранив старика, уже шагнул вперед.
— Не век нам тут стоять, — сказал Полосин и пошел следом.
— Нет, почему, если нравится, пусть стоит, — возразил я и двинулся за Полосиным.
Думаю, такой мертвой тишины эта камера не знала со дня постройки.
Пройдя ее всю, до противоположной стены, Денисов встал спиной к ней, нарочно войдя в луч света. Мы с Полосиным заняли места справа и слева. Денисов, наверное, на это и рассчитывал.
— Ну, мужики, как вам тут живется? — спросил он громко. — Не забижает ли вас кто? Не обирает? Не играют на «ту херню»?
Камера отозвалась гробовым молчанием. Вдруг сверху, со вторых нар, из того самого угла, что под окном, послышался вкрадчивый голос:
— Чего же вы притихли, мужики? Застеснялись… А вы не стесняйтесь. Расскажите товарищу военному, кто вас притесняет, обижает. Товарищ военный вас выслушает, пожалеет, а завтра уйдет на этап, уголек рубать в Джезказгане, а мы тут с вами останемся.
Камера молчала. Сквозь табачный дым виднелись бледные, худые лица с опущенными вниз глазами…
— Видите, товарищ военный: здесь полный порядок. Вам волноваться за людей нечего. — Из угла, из кучи сложенных один на другой тюфяков, появилась лысая голова с большими оттопыренными ушами, затем и сам человек — жилистый, средних лет, в шелковой синей майке и оранжевых шароварах. У человека были маленькие злые глазки, изогнутый клювом нос и вкрадчивый, хрипловатый голос.
— А не чифирнуть ли нам с вами ради первой встречи? Катенька, подай!
Уже знакомый нам мальчик сорвался с места, сбегал в другой конец камеры и вернулся с немецкой флягой в чехле.
— Можем и спиртику плеснуть, — сказал «пахан», — для хорошего человека не жалко.
Я не заметил молниеносного движения Мишкиной руки — этот прием у него был отработан давно — но зато увидел мелькнувшие в воздухе оранжевые шаровары и услышал глухой стук упавшего тела. В следующую секунду все смешалось в камере: с матерщиной и ревом полуголые люди бросились на урок, били их кулаками, пинали ногами, кусали, царапали лоснящиеся от пота лица.
— Под нары их! — кричал чей-то командирский голос. — Приказываю: не убивать! Не допускайте уголовщины! Мы — пятьдесят восьмая статья! — Из дымной глубины камеры появился высокий человек, в кителе, галифе и босой, подошел к Денисову. — Вы в каком звании, товарищ? Впрочем, все равно. Вы поступили мужественно. Я подполковник Нефедов — работник штаба округа. Вашу руку!
Мишка — он только что взобрался на груду тюфяков — сделал вид, будто не заметил протянутой руки.
Подполковник ждал. Тогда Мишка стряхнул пепел цигарки на китель подполковника.
— Да как ты смеешь?! — закричал Нефедов, но другой бывший военный, — надо понимать, не ниже чином, — подошел к нему и сказал:
— Не надо, Борис Васильич, ребята правы: мы вели себя не лучшим образом. А они молодцы! — Уводя подполковника, он подмигнул нам с Полосиным.
Из-под нар вылез сияющий лейтенант Юра. В руках он держал хромовые сапоги.
— Вот они, родненькие! На заказ шил. Проиграли сволочи. Теперь уж не снимут!
— Что будем делать дальше? — спросил Полосин. Мы оба взглянули наверх. Денисов мирно спал на груде тюфяков.
Взбудораженная камера понемногу стихала. Урок еще малость поколотили и оставили в покое — в коридоре слышался грохот алюминиевых мисок — раздавали ужин.
На следующее утро нам выдали по четвертушке серой бумаги и один огрызок карандаша — для написания кассационных жалоб. Но из троих писал ее один Полосин, мы с Мишкой этот ритуал игнорировали — отчасти потому, что наши жалобы вообще ни на что не влияли; во-вторых, потому, что если дело групповое, то достаточно одному из подельников подать ее — пересматривать будут все равно все дело.
— Ты там пожалобней пиши, пусти слезу, чтобы прокуроров прошибло, — издевался Мишка. Полосин порвал один листок, начал второй. — Неужто не получается? И чему тебя в школе учили? Напиши: я больше не бу-у-уду-у — и подпишись.
Полосин порвал и второй и начал третий. Вчерашний герой-подполковник, заглянул через плечо.
— Кто же так пишет? Ты сколько классов кончил?
— У него академия, — сказал Мишка.
— Сразу видно, — кивнул военный, — ну-ка дай карандаш.
Наверное, это была очень профессиональная жалоба, так как ровно через семьдесят два часа нас вызвали «с вещами» и в коридоре зачитали решение кассационного суда о направлении нашего «дела» на доследование. Затем нас развели по разным камерам.
15
Сапоги.