Страница 13 из 15
XII. Жизненное пространство
События, происходившие в российских селах в первые десятилетия прошлого века, при всей их локальности тем не менее отражают истоки революционных процессов, сотрясавших российскую жизнь все столетие. Шел бурный рост населения, сокращавший крестьянский надел, обострявший мечту о земле, на пути реализации которой стоял, как представлялось крестьянину, помещик с его земельными угодьями. В сущности это была мечта о жизненном пространстве, том самом lebensraum, которое служило для немцев оправданием их завоевательных планов во Вторую мировую.
Тема пространства всегда присутствовала в российской истории. В XV–XVI веках смерд арендовал землю у боярина или дворянина, которым ее давали за военную службу. Служба была перманентной, так как государство постоянно воевало, то обороняясь от кочевников, то завоевывая новые земли. Если крестьянину было невмоготу от неурожая или произвола помещика, он уходил к другому землевладельцу или бежал на новые завоеванные государством территории и начинал все сначала. Во всяком случае, выбор у него был. Крепостное право лишило его свободы выбора. Собственно, для этого оно и вводилось, а когда его отменили, мужик уже не чувствовал себя вольным искателем лучшей жизни, каким был его пращур. На выкупные платежи за предоставленную землю, на непосильные подати, на сокращение надела вследствие демографического взрыва (рожали-то тогда, сколько могли) он отвечал глухим недовольством, в конце концов, перераставшим в ярость, направленную не против царя и верхней власти, которая была далеко, а против помещика. Община с ее «социальным страхованием», помочами и заботой о сирых и убогих помогала переносить эту ярость, как при крепостном праве она помогала переносить гнет помещика.
Но большинству «слабых» она помогала, а меньшинство «сильных» подавляла, сковывала их инициативу, мучила чересполосицей, раздражала едиными установлениями в хозяйственном обиходе. Все-то ведь делалось по решению схода или старосты. «Раньше, Боже упаси, выйти в поле без разрешения старосты, — вспоминает старожил Лоха. — Боялись». Постановление схода воспринималось как закон. Решили пахать, значит, всем начинать пахать, сеять — всем сеять, убирать — так всем. Хутор или отруб давал свободу и требовал личной, а не коллективной ответственности. Но авторы реформы понимали, как трудно ее осуществлять в условиях малоземелья. И потому немаловажным слагаемым столыпинского проекта была программа переселения крестьян с тесных земель Центральной России на просторы Сибири и Средней Азии.
В 1862 году, когда в России только что отменили крепостное право, в Соединенных Штатах был принят гомстед-акт — федеральный закон, согласно которому каждый гражданин США, достигший 21 года, мог получить из общественного фонда земли на западе страны 65 гектаров, уплатив регистрационный взнос в десять долларов. Гомстед или homestead означает фермерский участок-усадьбу. Таких участков раздали около двух миллионов общей площадью 115 миллионов гектаров, заложив тем самым основы свободного фермерства, которое, преодолевая впоследствии различные трудности в своем развитии, тем не менее, создало самое эффективное сельское хозяйство в мире.
Что же мешало России в то же самое посткрепостническое время раздавать земли на востоке своей страны — за Уралом и в азиатских степях, где земли было немерено. Мешало многое, и прежде всего вся система отношений на селе с феодальными повинностями временнообязанных крестьян, с выкупными платежами, с потребностью помещиков в рабочей силе, с существованием крестьян в рамках общины и многими другими реалиями сельской действительности.
Это была другая страна, с другой, чем в Америке, историей, населенная людьми с иным менталитетом, и жить этим людям приходилось не в республике свободных поселенцев, продвигающихся с востока на запад в пустые неоглядные прерии, теснившие разве что индейцев, а в империи, пронизанной сословными дворянскими интересами.
До XIX века Сибирь воспринималась государственной властью в основном как место ссылки и поселения преступников. Эта огромная страна, простиравшаяся от Урала до Тихого океана, считалась далекой периферией, жившей своей особой жизнью. Но постепенно она начала привлекать внимание как резервуар для поглощения избыточного населения центра России.
Еще до отмены крепостного права энергичный и просвещенный администратор, граф Павел Дмитриевич Киселев, возглавив министерство государственных имуществ, которому подлежало управление государственными крестьянами, жившими на казенных землях и прикрепленными к ним, издал указ о переселении этих крестьян из европейских губерний в Сибирь.
Переселенцам отводились 15 десятин земли (в пять раз меньше, чем американским фермерам по гомстед-акту), выдавалась безвозвратная ссуда деньгами, скотом и сельхозорудиями, предоставлялась восьмилетняя льгота от податей и повинностей, им прощались недоимки по старому месту жительства. За период с 1845 по 1855 год таким образом переселилось 90 тысяч семей.
Строительство Транссибирской магистрали и стремление империи к проникновению на Дальний Восток, вылившееся в злополучную русско-японскую войну, способствовало дальнейшему заселению Сибири. После выхода в конце восьмидесятых годов закона «О добровольном переселении сельских обывателей» со всякими льготами для крестьян, направлявшихся в Сибирь, до 1905 года за Урал проследовало полтора миллиона человек. Таким образом, процесс этот шел и до начала аграрной реформы, но переселенческая программа Столыпина резко стимулировала его. Только за 1906–1910 годы Сибирь пополнилась более чем двумя с половиной миллионами человек, и в результате население ее с 1897 года удвоилось, достигнув 11 миллионов человек. В главном документе этой программы — «Положении о поземельном устройстве крестьян и инородцев на казенных землях Сибирских губерний и областей» — крестьянину наряду с разными льготами и ссудами предоставлялось право на землю, хозяином которой становился именно он, а не община.
Казалось бы, здесь, на вольных просторах, где никогда не было ни крепостного права, ни помещичьего землевладения, развиваться фермерству американского образца. Историк Матвей Кузьмич Любавский приводит в одной из своих работ характерный разговор политического ссыльного с сибирским старожилом.
— Чем же вам нравится эта глухая таежная страна? — спрашивает ссыльный.
— А што там в матушке Расее хорошего, — отвечает старожил. — Кругом жандармы да палки, унижение да изгальство, подневольность да неволя. Человек там ничто: хуже скотины какой — все его лупят да приговаривают. Свободы там нет, мил человек!.. А тут, в матушке Сибири, вольность для человека есть. Посмотри кругом: и просторы, и земли, реки и леса. Власть притеснительная слабая супротив расейской. В зубы никто не тычет, в глаза не колет. Хоть — хлебопашествуй, хоть — рыбачь, хоть — охотничай, хоть — иди на вольную, куда глаза глядят.
Конечно, эти простор и воля — для «сильных и трезвых», на которых рассчитывал Столыпин, таких сильных, умелых и рисковых, которые на американском Западе пахали целину и кормили страну. Как же ему было не лелеять свою переселенческую программу, которая должна была ослабить демографическое напряжение в Европейской России и отправить потенциальных бунтовщиков туда, где им место — в Сибирь и Среднюю Азию?
Правда, в Средней Азии при переселении российских крестьян пришлось отнимать лучшие земли у казахов и киргизов, сгоняя их стада на солончаки. Но кого интересовали инородцы? Индейцев в Америке тоже теснили и сгоняли с их земель. Международный опыт имелся. И мотивация нашлась бы: мол, сильная нация всегда вытесняет слабую, так было, так будет. А такого понятия, как политкорректность, тогда еще не существовало.
В августе 1910 года Столыпин, озабоченный резким, почти вдвое по сравнению с предыдущим годом уменьшением числа переселенцев и увеличением с 13 до 36 процентов количества возвращающихся обратно крестьян, решил ознакомиться с положением дела на месте и совершить путешествие по Сибири. Сопровождали его главноуправляющий землеустройством и земледелием Александр Васильевич Кривошеин, начальник переселенческого управления Григорий Вячеславович Глинка и управляющий канцелярией в ведомстве Кривошеина Иван Иванович Тхоржевский. Это была команда единомышленников и ближайших сотрудников Столыпина.