Грандиозное приключение

— И как же ты от нее отвертелся? — спросила Дотти. — Мягко, надеюсь?

Он напомнил, что именно из-за своей мягкости, как ей прекрасно известно, он и влип во всю эту историю.

— Я сказал, что устал, и она глянула искоса на постель и намекнула, что тоже дико устала. В том смысле, что, стоит ей отдохнуть в приятной обстановке, она тут же будет свежа как роза. Вы себе не представляете, как я намучился!

— Воображаю, — сказала Дотти, в войну служившая в авиации, — сложная тактическая задача.

— Я просто вынужден сказать Мередиту, чтоб он ее спровадил, — решил Сент-Айвз. — Или она, или я.

— Может, спасет молитва, — сказала Грейс. — Я поставлю за вас в воскресенье громаднейшую свечу.

— И главное, все вертит свою богомерзкую зажигалку, — стонал Сент-Айвз. — Только-только мы дойдем до заката в ее «Сорренто», все начинает по новой. Ей-богу, я чуть не вырвал у нее из рук эту пакость и не вышвырнул с ней вместе в окно.

Дотти и Грейс обе прыснули. И Стелла смеялась — она же своя, — пока перед нею не встала картина: Дон Алленби и Сент-Айвз у него в спальне, щеки Дон, втянутые из-за леденцов, синее полыхание газа, неразвернутые, отверженные нарциссы.

Стелла сказала:

— Ну почему, не такая она глупая. Просто никто не скажет ей правду, вот она и запуталась. Не знает, как себя вести.

— Нет, киса, — сказала Дотти, отщипывая клок ваты и стирая со щек Стеллы кармин. — Если надо еще подбавить, разотри пониже, к мочкам ушей.

Потом уж Стелла сообразила, что это ее поставили на место. И Сент-Айвз, конечно, выскочил за дверь не потому вовсе, что Джеффри объявил второй звонок, а из-за ее непрошеного замечания. Может, и перекошенное «тьфу ты» Грейс Берд тоже относилось к Стелле, а вовсе не к мотку бежевой шерсти, некстати спрыгнувшему со столика.

Дотти, безусловно, уже не так рассыпалась в благодарностях, когда Стелла принесла ей в антракте чай на подносе. А когда Птолемей в середине второго акта сетует, что Цезарь гонит его из дворца, и Цезарь отвечает: «Иди, мой мальчик. Я тебе не желаю зла. Среди своих друзей ты будешь безопасней, чем здесь, в пасти у льва», Стелле показалось, что Сент-Айвз говорит суровей обычного. Небесно-синие глаза в черной обводке затвердели бусинами. «Не льва я боюсь, — крикнула она. — а шакала!» — и хотя относилось это не к Цезарю, к Руфию, она бросала вызов Сент-Айвзу. Уперев взгляд в его мускулистые розовые колени под складчатой туникой, она в душе клялась, что, если он только посмеет еще хоть раз ее шлепнуть, она закричит благим матом.

Он буквально прочитал ее мысли. Следующую реплику: «Храбрый мальчуган!» — Цезарю полагалось заключить победным хохотом, а он еле-еле выдавил улыбку.

Через десять минут после занавеса она уже неслась в горку, вовсю работая локтями и глядя на тучи, загуcтевавшие над останками часовни. Ей было тошно.

Вернон понял — что-то стряслось: эти опущенные уголки рта и глаза! И не окрысилась на него, когда попросил помочь столы накрыть к завтраку. Лили совсем дошла, уж час назад завалилась спать.

— Ну, как представление? — спросил он.

— Ничего, — сказала она.

— Ты довольна? — Он прощупывал почву, вытирая мокрую солонку обшлагом рукава.

— Все нормально, — ответила она.

— Ну а новая постановка? Где мальчик — главный. Ты там выходишь?

— Сто раз тебе объясняла, — сказала Стелла. — Это не пантомима. — И губу закусила, мрачная, хмурится из-под рыжей челки.

— Ладно-ладно. Поправка принимается. — И погрохотал пакетом корнфлекса, прежде чем его поставить на стол у двери.

Наконец она нехотя выдавила:

— Мне не дают приличную роль. Мистер Поттер считает, что не следует торопить события, не стоит спешить — в самом начале моей карьеры. Лучше медленное стойкое пламя, чем яркая вспышка, которая тут же загаснет.

Села за стол, отведенный коммивояжеру с латаной кожей, стала водить вилкой по скатерти.

— Не надо, — взмолился Вернон. — Поцарапаешь. — Ему хотелось еще поразведать насчет Мередита, про семью, про мысли — так, похоже, человек не вредный, с понятиями, — но он не знал, с какого бока подступиться. Чуть что не так скажешь — она же вскочит и убежит.

— Ты знаешь мисс Алленби, — сказала она, — которая в четвертом акте такая вся в кисее?

— Толстая? И кончила тем, что ей горло перерезали?

— Нет, то Грейс Берд. И на самом деле она не толстая вовсе, это она в толщинках. С ней подло поступил муж. Нет, я про ту, которая с носом.

— А-а, — сказал он, хоть понятия не имел, о ком речь.

— Ну вот, она в нашей гримерке, и никто ее не любит. Ее только терпят. У нее на столике целая куча аспирина — головные боли такие.

— Да не трогай ты их, — сказал он, потому что она схватила зеленые вязаные салфетки и давай перекидывать, как блины.

Тут она швырнула вилку, глянула, прямо молнией ожгла, и пошла дальше:

— Дом, где она жила до войны, разбомбило, и два дня она была погребена под обломками, обнимая вазу, принадлежавшую ее матери. Когда ее откопали, на вазе не было ни царапинки, и тут уполномоченный по гражданской обороне споткнулся и…

— Волдырь-то твой не беспокоит? — перебил Вернон, видя, что она, как на лангетке, держит руку у груди.

— Я тебе рассказываю! — крикнула Стелла. — Интересные вещи! — И кинулась из комнаты вон.

Он готов был себя убить.

Через два дня вечером Стелла потеряла сознание в реквизитной. Бонни отнес ее наверх, к Розе Липман в кабинет. Стелла успела переодеться в спецовку и брюки, чтоб не запачкать костюм перед выходом на поклоны, но на руке остался тяжелый золоченый браслет. Роза думала, что девочка недоедает, пока, расстегнув браслет, не обнаружила квадратик пропитанного гноем бинта.

Она отправила Стеллу домой на такси, предварительно поинтересовавшись, для чего ей понадобилось чуть ли не шестидюймовое засунутое в носок деревянное распятие. Она засекла его, когда Стеллу клали на диван.

— Так. Символ, — сказала Стелла.

— Не делай из меня дуру, — сказала Роза.

— Он меня утешает.

— Не католичка же ты.

— Нет, — согласилась Стелла. — Но об этом помышляю.

— Валяй, помышляй, — сказала Роза, — а пока суд да дело, завела бы уж крестик поменьше да на шее носила, как люди носят.

Стелле было сказано, чтоб завтра утром отдыхала. Об этом не могло быть и речи. Лили начнет приставать, отчего да почему, а с дяди Вернона станется позвонить в театр и первого же, кто согласится слушать, обозвать эксплуататором и угнетателем. Очень надо, чтоб Роза Липман в ответ ему сообщала, что нашли у Стеллы в носке.

Пока дядя Вернон и Лили суетились с завтраком, она прошмыгнула во двор и сунула распятие за пустые картонки мистера Харкорта. Она не забыла, как ходила в кино с дядей Верноном на «Песнь Бернадетты»[20]. Он согласился пойти только потому, что Лили сказала, что это мюзикл, и ушел, едва Бернадетта стала опускаться на колени в чистом поле. Потом ругался, что лично ему бы лучше увидать свое дитя в гробу, чем в монашки отдать.

Она не прямо из дому пошла к станционному отелю. Сперва доехала на трамвайчике до пирса и там гуляла, пока часы пароходства не показали пол-одиннадцатого. Она предвкушала свое запоздалое явление — вокруг столпятся, будут восхищаться ее выдержкой. Особенно Мередит.

Утро было ветреное, теплое. Она четко видела через водный простор все аж до разрушенного купола в Нью-Брайтопском парке. Вот от Гребня тяжко отчалил паром, и пассажиры вцепились в поручни, когда их тряхнуло взбрыкнувшей волной. Много веков назад, дядя Вернон рассказывал, вода накатывала на город, и в бурную погоду людей перевозили на лодках. Ей представился Мередит в морском снаряжении и как она обнимает его, жмется к нему, а ветер силится их оторвать друг от друга. Но тут человек с разложенными по укрепленному на шее подносу шнурками сунулся к ней со своим товаром. Повязка на глазу, на лацканах задрипанного пиджачишки тяп-ляп понавешены медали. Она сказала, что сама такая же неимущая, как и он, и покрепче сжала в кармане кулак со своим пенсом и еще девятью, которые ей дал с утра дядя Вернон.

20

О святой Бернадетте, католической святой, известной как Бернадетта Лурдская (1844-1879) — написано много пьес, о какой пьесе идет здесь речь, сказать трудно.