Страница 1 из 8
Жорж Сименон
Старая дама из Байё
Из сборника «Новые расследования Мегре», 1938
Перевод Г. Джугашвили
I
— Присаживайтесь, мадемуазель, — сказал Мегрэ, вынимая изо рта трубку, со вздохом сожаления.
И он снова пробежал глазами записку прокурора: «Семейное дело. Выслушать Сесиль Ледрю, но действовать с величайшей осторожностью».
Дело происходило в Кане, куда Мегрэ был послан для реорганизации местной уголовной полиции. Он еще не привык к царившему в этой провинции духу ожесточения, скрытности и чувствовал себя далеко не так уверенно, как в своем кабинете на набережной Ор-февр.
А записка еще больше сбивала с толку: «Семейное дело… с величайшей осторожностью…»
Видно, ему снова придется столкнуться с семьей какого-нибудь высокопоставленного лица или крупного городского чиновника. Просто удивительно, сколько у здешних служащих всяких кузенов, зятьев и невесток, сбившихся с пути!
— Слушаю вас, мадемуазель Ледрю.
Пожалуй, она была хороша собой, даже очень хороша, эта мадемуазель Сесиль. Да и траур подчеркивал ее красоту, придавая какую-то особую поэтичность матово-бледному от природы лицу.
— Ваш возраст?
— Двадцать восемь лет.
— Профессия?
— Я думаю, лучше мне вам все сразу объяснить, чтобы вы поняли мое положение. Я сирота и с пятнадцати лет пошла в услужение, стала зарабатывать на жизнь. Тогда еще я не носила прически и не умела ни читать, ни писать…
Это признание казалось тем более удивительным, что у девушки, сидящей перед комиссаром, был весьма элегантный вид.
— Продолжайте, пожалуйста.
— Случай привел меня к госпоже Круазье в Байё. Вы о ней, конечно, слышали?
— Признаться, нет.
Как они друг на друга похожи, эти провинциалы: вечно воображают, что их местные знаменитости известны всему миру!
— О госпоже Круазье я вам расскажу после. Знайте только, что она ко мне очень привязалась и дала мне возможность получить образование. А потом оставила в доме компаньонкой и пожелала, чтобы я звала ее «тетя Жозефина»…
— Значит, вы живете в Байё с госпожой Жозефиной Круазье?
У молодой девушки на глаза навернулись слезы, и ей пришлось вытереть их носовым платком.
— Все это теперь в прошлом, — сказала она, всхлипывая, — тетя Жозефина умерла вчера, здесь, в Кане, и вот, чтобы сказать вам, что ее убили, я и…
— Позвольте, вы уверены, что госпожу Круазье убили?
— Могу дать голову на отсечение.
— Вы были при этом?
— Нет!
— Тогда от кого-нибудь слышали?
— От самой тети!
— Как? Тетя сообщила вам, что ее убили?
— Умоляю вас, господин комиссар, не принимайте меня за сумасшедшую. Я знаю, что говорю. Тетя мне сто раз повторяла, что, если с ней случится несчастье в доме на улице Реколе, я должна немедленно требовать расследования…
— Минутку! А что это за дом на улице Реколе?
— Дом ее племянника Филиппа Делижара… Тетя Жозефина на несколько недель приехала в Кан, чтобы подлечить зубы, они у нее заболели впервые за шестьдесят восемь лет. Остановилась она у племянника, а я осталась в Байё, потому что Филипп меня недолюбливает…
«Филипп Делижар» — записал Мегрэ на клочке бумаги.
— Сколько лет этому племяннику?
— Сорок четыре или сорок пять…
— Чем он занимается?
— Ничем. Раньше у него было состояние, вернее, у его жены, но от этих денег, по-моему, давно осталось одно воспоминание. А живут Делижары по-прежнему в особняке на улице Реколе, держат кухарку, слугу, шофера. Филипп много раз приезжал в Байё, умолял тетю одолжить ему денег.
— И она давала?
— Ни разу! Она говорила Филиппу: пусть наберется терпения и ждет ее смерти…
Пока девушка рассказывала, Мегрэ по своей привычке подводил в уме кое-какие итоги.
Итак, прежде всего, в Байё, недалеко от собора, на одной из тихих улиц, где от каждого шага вздрагивают занавески на окнах, жила госпожа Жозефина Круазье, вдова Жюстена Круазье.
История ее состояния была одновременно и смешной и мрачной. Жюстен Круазье, который женился на ней еще в то время, когда служил скромным клерком в адвокатской конторе, был настоящим маньяком, помешанным на страховании жизни. Он без конца подписывал полисы со всеми страховыми компаниями, какие только можно себе вообразить, и стал в городе всеобщим посмешищем.
Один-единственный раз он отправился пароходом в Саутгемптон. Море было неспокойно. От резкой бортовой качки Круазье швырнуло на реллинг, да так неудачно, что он проломил себе череп. А его вдова через некоторое время, к немалому своему изумлению, получила от различных страховых компаний миллион франков.
С тех пор Жозефина Круазье в ее угрюмом доме в Байё не знала других развлечений, кроме забот о том, как лучше распорядиться своим изрядно округлившимся состоянием, да болтовни по вечерам с компаньонкой Сесилью Ледрю.
Если верить слухам, миллион дал прирост, и Жозефина Круазье благодаря удачному помещению капитала стала обладательницей четырех или пяти миллионов.
Иначе сложились дела Филиппа Делижара, сына сестры гоcпожи Круазье; женившись на дочери богатого торговца лошадьми, он зажил беззаботно, в роскоши. Он поселился в великолепном особняке, пышно обставил его; дом его считался одним из самых богатых в Кане.
Но, не в пример госпоже Круазье, он неудачно поместил свои капиталы, поговаривали, будто уже три или четыре года Филипп живет в долг, беря деньги у ростовщиков в счет будущего наследства, которое оставит ему тетка.
— Итак, мадемуазель, ваше обвинение не имеет иных серьезных оснований, кроме тех, что Филиппу нужны были деньги, а со смертью тетки он должен был их получить?
— Но ведь я вам уже сказала: госпожа Круазье без конца повторяла, что если она умрет на улице Реколе…
— Простите, я думаю, вы и сами знаете, чего стоят все эти предчувствия старых женщин… А теперь не могли бы вы изложить мне одни только факты?
— Тетя умерла вчера около пяти часов вечера от сердечного приступа, как нас пытаются уверить.
— У нее было больное сердце?
— Не больнее, чем у вас или у меня! Не настолько больное, чтобы умереть…
— Вы в это время были в Байё?
Тут молодая девушка, как будто слегка замялась или это только почудилось Мегрэ?
— Нет… Я была в Кане…
— А я думал, вы не сопровождали госпожу Круазье…
— Совершенно верно… Но из Байё в Кан можно добраться автобусом за полчаса… Я приехала кое-что купить…
— Вы навестили вашу тетушку, ведь так, кажется, вы ее называете?
— Да, я была на улице Реколе…
— В котором часу?
— Около четырех… Мне сказали, что тетя вышла…
— Кто вам это сказал?
— Камердинер…
— Он справлялся у хозяев?
— Нет! Он сам ответил.
— Значит, надо полагать, или он сказал правду, или ему заранее дали соответствующие инструкции.
— Я тоже так думаю.
— Куда вы направились потом?
— В город. У меня было множество всяких мелких дел. Потом я вернулась в Байё, а сегодня утром из канской газеты, которую мы получаем, узнала о смерти тети…
— Любопытно…
— Что вы сказали?
— Я говорю: любопытно. В четыре часа вы приходите на улицу Реколе, и вам заявляют, что тетя вышла. Вы возвращаетесь в Байё и на следующее утро узнаете из газет, что она умерла через несколько минут, самое большее через час после вашего ухода… Вы действительно подали в суд, мадемуазель Сесиль?
— Да, господин комиссар. Я небогата, но с радостью отдам последние гроши, лишь бы удалось открыть правду и наказать виновных…
— Минутку! Если уж речь зашла о вашем финансовом положении, я позволю себе поинтересоваться, не рассчитываете ли вы на наследство Жозефины Круазье?
— Я уверена, что ничего не получу — ведь я принимала участие в составлении завещания и официально отказалась от всякого наследства. Иначе кто бы поверил, что я столько лет прослужила своей благодетельнице совершенно бескорыстно?