Внутренний порок

Док чуть-чуть не догрузился — ровно настолько, чтоб спросить:

— Где?

— В Эрмосе, стоял в очереди у «Маяка»?

Тем самым отправив Дока в Унитаз Памяти — к тем временам, когда они с Шастой ходили на первые свиданки, вечерами тусовались перед кафе «Маяк», обоим цены в нём были не по карманам, слушали джаз изнутри и ели за углом хот-доги со знаменитого лотка «Сочного Джеймза», у которого на вывеске была гигантская сосиска с лицом, руками и ногами, в ковбойской шляпе и полном прикиде — она палила из пары шестизарядников и, по всей видимости, развлекалась на всю катушку. По воскресеньям неизменно устраивали джем-сейшн. Студийные музыканты приезжали на тачках, приобретённых на первые большие гонорары, чтобы в последующие годы выкупаться с арестплощадок, вытаскиваться на лебёдках из оползней, спасаться от покусительств разводных адвокатов, и все запчасти у них настоящие в виду грядущих перепродаж, которых так никогда и не случится, для фантазий о тех эпохах, когда зародились стремленья, на «морганах» из демонстрационного зала в Вествуде, чьи капоты прижимаются кожаными ремнями, «кобрах-298» и «бонневиллях» 62-го года, а также на этих сверхъестественных «де-сото», в котором Джеймз Стюарт, слетевший с катушек любви, преследует Ким Новак в «Головокружении» (1958).

Ещё в Охае Док и Дик расстались при странных обстоятельствах — Дик вдруг растворился в вечере, полурассерженный, полуотчаявшись, после как бы полуобещания Дока, что он поищет способ как-то отмазать Дика от противоподрывных, которые от него не отставали. За исключением быстрого просмотра досье Дика в ПУЛА, до которого его допустил Йети, Доку не удалось ничего в этом деле добиться, и может, его мучила совесть, ибо говоря строго, он должен был работать и на Надю.

Поэтому он решил прогуляться по Пирс-авеню. Пальмы вдоль Стрэнда отбрасывали тени в тумане с обычным химическим запахом, вывеска «Сочного Джеймза» бодро тлела, смазанная на некоем неопределённом расстоянии, а перед «Маяком», куда деваться, стоял Дик — среди обтрёпанной вереницы хипстеров, мотающих под музыку головами, сегодня Бад Шенк и какая-то ритм-секция.

Док дождался перерыва между отделениями и поздоровался, рассчитывая ещё на один трюк Человека-Невидимки, но теперь у Дика был вид матроса в увольнительной, он желал жить мгновеньем, пока не настанет пора возвращаться в то или иное своё рабство.

— Мне выходной выпал. — Он всмотрелся в свет над океаном. — Но, похоже, я, может, и в самоволку уйду.

— Тебя отвезти обратно в Топангу? Если с тобой внутрь заходить не придётся, то есть?

— О, там всё уже схвачено. Теперь всё чётко.

— В группу Драк вошёл?

— Серьёзно. Дело в цыпах. Никто из них уже не справлялся, поэтому собрались все вместе, вломились и наняли экзорциста. Какой-то буддистский жрец из Храма в центре города. Однажды заявился и проделал то, что должен, и теперь «Доски» и весь дом с ними официально дезомбифицированы. С ним подписали договор на обслуживание — регулярно проводить духовные проверки периметра.

— А кто-нибудь из банды, типа, вдруг узнал тебя?

Тот пожал плечами.

— Наверно. Сейчас уже не так важно, как раньше.

Пока дошли до машины, туман сгустился. Док и Дик сели, Док на пару махов включил дворники, и поехали по Пирс-авеню.

— Выхарю у тебя покурку? — сказал Дик. Док протянул ему пачку с торпеды, вжал прикуриватель и свернул влево на Тихоокеанскую прибрежную. — Эй, а это что за кнопка у тебя?

— Э-э, может, не, это… — Их с головами окатило пробивающими до кости раскатами «Пинк-Флойдова» «Межзвёздного ускорения». Док нащупал ручку звука. — … «Вибрасоник». Занимает полбагажника, но когда нужно, он есть.

Заехав под взлётную полосу аэропорта, они на минуту потеряли музыку, и Док сказал:

— Значит, «Доски» больше не зло?

— Может, только попутавшие иногда. А ты знаешь такую группу, у кого иначе?

— И ты теперь опять с ними лабаешь?

— Присматриваюсь. — Док знал, что продолжение следует. — Видишь ли, мне всегда надо было думать, что кому-то не насрать. Когда позвонили из «Бдящей Калифорнии», было, типа, так, будто кто-то всё время наблюдал, кому я нужен, кто увидел во мне такое, о чём я сам в себе не подозревал…

— Дар, — сказали ему, — проецировать альтернативные личности, внедряться, запоминать, потом докладывать.

— Шпион, — перевёл Дик. — Стукач, брус легавый.

— Очень хорошо оплачиваемый актёр, — ответили ему, — только без поклонниц, без папарацци или тупой публики. Об этом волноваться не придётся.

Это означало соскочить с героина — ну, или накрайняк с той мартышки, что у него была. Ему рассказывали истории про торчков, овладевших своими пристрастиями. Это называлось «Высшей Дисциплиной» — она требовала больше религиозной, спортивной или военной дисциплин: из-за пропасти, которую тебе требовалось одолевать неустанно, всякий миг всякого дня. Дика повели знакомиться с некоторыми трансцендировавшими торчками, и он изумился их энергичности, цвету их лица, упругой походке, импровизационной живости ума. Если Дик отвечал требованиям или их превосходил, ему полагался премиальный стимул — раз в год ужалиться «перкоданом», который тогда считался «роллз-ройсом» опиатов.

Разумеется, значило это и то, что Надю и Аметист придётся покинуть навсегда. Но дома никто, всё время напоминал себе он, уже давно не бывал счастлив, а «бдюки» пообещали анонимно отправить Наде одноразовую выплату с прозрачнейшим намёком, что деньги пришли от Дика. Однако выглядеть должно было так, будто он им это оставил по завещанию, ибо для выполнения этого конкретного задания он должен перевоплотиться в одну или несколько новых личностей, а старая личность — Дик Харлинген — должна перестать быть.

— Подделать мою смерть? Ой, я не знаю, чувак, в смысле — это ж очень дурная карма. Не знаю даже, хочу ли я, как это называют «Маленький Энтони и Империалы», «искушать руку судьбы», понимаешь?

— Зачем считать это смертью? почему не реинкарнацией? Все хотят себе иной жизни. Вот твой шанс. Больше того, ещё и развлечёшься, жопой рискнёшь так, как в героиновом мире тебе и не снилось бы, а платят тут жирно, гораздо лучше зарплаты — если ты когда-нибудь работал за зарплату, то есть.

— А новые кусалки можно?

— Фальшивые зубы? Устроим.

Кроме того, Дика заверили, что на его сбытчика Ле-Драно дали слам, и он устроит так, что на месте передозы найдут какой-нибудь особо смертоносный неразбодяженный белый китаец. Дику посоветовали замазаться ровно такой дозой, чтобы достоверно смотреться в неотложке, но не двинуть кони.

— Не самая любимая часть проделки для меня, притален Дик Доку. — Там, типа, было: лучше б ничего теперь не проебать, не терять соображалова, ну и я, само собой, всё растерял. В общем, чуть не слопал Большую Сосиску.

— А откуда у твоего сбытчика этот героин? — спросил Док, скорее блюдя формальность.

— Какая-то кучка пухлых шиферов возит напрямую — с ними Ле-Драно обычно не связывался. Кто бы ни были, напугали они его до дрища, хотя он просто был посредником, чтоб не вышли на этот другой источник. А они ему постоянно твердили: «Никому ни слова». Молчание — вот их большая тема. Поэтому, когда он тут на днях всплыл в канале, знаешь, я само собой не мог не заинтересоваться?

— Что угодно могло быть, — сказал Док, — история у него длинная.

— Наверно.

В итоге, как и прочие обратившие души до него, Дик оттрубил небольшой неудобный срок в «Хрискилодоне», в программе по соскоку с героина: визиты в Мастерскую по обслуживанию улыбок доктора стоматологии Руди Блатнойда казались там чуть ли не каникулами. Новые зубы означали новый мундштук, и здесь тоже потребовалась некоторая подгонка, но в конце концов как-то ночью он оказался в кабинке уборных «ЛАКСа» — передавал под перегородкой компрометирующие записки на туалетной бумаге одному законодателю штата с тайными сексуальными томленьями, которого «бдюки» желали иметь, по их выражению, «в команде». После этого — догадался он — прослушивания задания постепенно стали требовать от него больше и больше: иногда в подготовку входило чтение Герберта Маркузе и Председателя Мао, а это включало и проблемы понимания, мало того — ещё и ежедневные разминки в додзё в Уиттьере, постановку произношения во внешнем Голливуде и уроки избегающего вождения аж в Чэтсуорте.