Екатерина Медичи

Когда Генрих 23 декабря вернулся в Париж, чтобы отпраздновать еще одну бесполезную победу, он посетил мессу, где восславил Господа за помощь католикам. На самом же деле причиной временной приостановки сражений стали только зимние холода, но отнюдь не военные достижения. Ситуация оставалась в подвешенном состоянии. У Наваррского все еще был весь юг, а народ стал куда беднее, голоднее и отчаяннее, нежели чем до начала войны. К вящему раздражению короля, Гиз был объявлен героем за свои победы в Вимори и Оно. В результате он стал ожидать соответствующего жеста от короля, в особенности же он надеялся получить привилегии покойного герцога де Жуайеза. Вместо этого Генриху удалось разозлить Гиза и парижан: он не только устроил Жуайезу пышные, почти королевские похороны, но и наградил и без того уже осыпанного милостями Эпернона, отдав ему владения и титулы покойного. Сестра Гиза, герцогиня де Монпансье, известная под прозвищем Фурия Лиги, еще более ревностная католичка, чем ее братья, осудила короля за неблагодарность и стала носить на поясе золотые ножницы. Она объявила, что они принесут Генриху третью корону; первая была польской, вторая — французской, третья же будет не короной, а тонзурой монаха.

В январе-феврале 1588 года сторонники Гизов встречалась в Нанси, чтобы еще раз обсудить свои позиции и требования. В Париже население становилось все более мрачным и непокорным. Д'Эпернон, уцелевший фаворит Генриха, сделался мишенью нападок Гизов и клеветнических памфлетов. Один из них, озаглавленный «Великие военные подвиги д'Эпернона», представлял собой, когда его откроешь, пустой лист с единственным словом «ничто». Католические демагоги ополчились на него и на короля за неэффективность действий на поле битвы: затраты денег и людской силы велики, а Генрих Наваррский все еще гуляет на воле.

Когда итоги дискуссий Лиги были объявлены королю, он решил, что никогда более не допустит подобной наглости, хотя, во избежание столкновений, воздержался от комментариев. Требования Лиги стали намного жестче по сравнению с первоначальным вариантом. От короля ждали претворения в жизнь договора при Немуре, сам же он должен был беспрекословно вступить в Лигу. Требовали также публикации постановлений Трентского Собора и введения во Франции святейшей инквизиции. Как следствие, все важные должности в государстве у нечленов Лиги отбирались, и большое количество городов передавалось под контроль Лиги. Последнее условие прикрывало простое желание католиков захватить для себя побольше крепостей. Владения и собственность протестантов подлежали продаже, а часть вырученных денег пойдет на военные нужды.

Внешняя политика Франции, по сути, расколотой на два государства (протестанты — на юге, католики — на севере и в центре), выглядела весьма курьезно и противоречиво. Будучи связанной оборонительным союзом с Англией, она — в лице Лиги — помогала Испании готовиться к походу против английских еретиков. Гизы, получавшие помощь от герцога Пармского из Нидерландов, захватили Пикардию, но не сумели взять Булонь. Филипп, «милостью коего он [Гиз] жил», нуждался в портах Ламанша и землях вдоль берега для вторжения своего флота и сухопутных частей. А еще ему была нужна абсолютная уверенность, что король не станет помогать Елизавете и каким-либо образом препятствовать его наступлению. Соответственно, было запланировано, что, под воздействием священников Лиги и парижской смуты, короля захватят врасплох. Народное восстание под руководством Гизов обезвредит монарха, и он лишится возможности активно влиять на события как раз перед тем, как Армада высадится и начнет атаку.

Екатерина давно уже похоронила надежду, что Наваррский сделает всем, кроме Гизов, одолжение и вновь примет католичество, и вместо этого начала прибиваться к Лотарингскому семейству с мыслями о будущем. Ее связи с этой династией были очень сильны. Герцог Лотарингский был ее зятем, и она надеялась счастливо устроить браки для внуков. Талантливая сваха, она добивалась союза между дочерью герцога Лотарингского, Кристиной, и Фернандо Медичи, новым великим герцогом Тосканским (Козимо I умер в 1574 году, ему наследовал Франческо Медичи, также скончавшийся 9 октября 1587 года).

Несмотря на внешнее давление, осложнявшее отношения, Екатерина сохранила близкую дружбу с герцогиней де Немур, матерью герцога де Гиза, а также ухитрялась тепло общаться с самим герцогом. Она знала его с рождения и в некотором смысле воспринимала его, со всеми братьями и сестрами, как часть своей семьи. Она проявляла внешнюю сердечность даже к наиболее ревностной участнице Лиги, герцогине де Монпансье, но как при этом она воспринимала золотые ножницы, всегда болтавшиеся у той на поясе, трудно даже представить. Однако не оставалось сомнений: главной причиной дружбы с герцогом и его семьей было желание защитить сына. Генрих по-прежнему был единственным человеком, действительно значившим для нее все самое важное в жизни.

Другой важной причиной для дружбы королевы-матери с Лотарингским домом была идея посадить ее внука, наследника герцога Лотарингского, маркиза де Понт-а-Муссон, на французский трон, если Генрих останется бездетным, хотя для этого следовало отказаться от соблюдения салического закона. Она уже не могла надеяться на то, что брак Наваррского с Марго принесет плоды. И еще одно тесно связало королеву-мать с Гизами: утробная ненависть к презренному миньону д'Эпернону. Прежде могущественный фаворит ныне жил в страхе, ибо на его жизнь постоянно готовились покушения. Он, прежде отталкивавший Екатерину в сторону, ныне униженно просил ее об аудиенции.

Папский нунций Морозини сообщал в докладе от 15 февраля 1588 года: герцог «упал перед ней на колени, сняв шляпу. Он оставался в таком положении не меньше часа, а королева не предложила ему подняться или прикрыть голову». Умоляя ее помочь ему примириться с герцогом де Гизом, демонстрируя свое унижение и раболепие, д'Эпернон пообещал, что в будущем всегда будет полагаться только на нее. На регулярных заседаниях совета, где король и королева-мать сидели вместе за маленьким столиком, а остальные члены совета — за длинным столом, чуть поодаль, было заметно, что Екатерина и ее сын мало обращаются друг к другу, вообще почти не разговаривают. Он больше не доверял никому, даже ей.

В апреле, на одном из заседаний, легкая завеса, прикрывающая тлеющую антипатию между Екатериной и Эперноном, была отброшена в сторону, и взаимная ненависть вспыхнула с новой силой. Они переругались, и герцог имел наглость обвинить королеву-мать в том, что она поддерживает Лигу. Екатерина знала, что ее сын-отшельник живет в состоянии развивающейся мании преследования, и малейшей подсказки Эпернона хватило бы ему, чтобы неправильно истолковать мотивы ее дружбы с Гизами. Как она сама это сформулировала, «иногда король ошибочно понимает мои намерения. То ему кажется, будто я хочу всех примирить, то он приписывает мне любовь к ним, как будто есть на свете кто-то, кого я люблю больше него, ведь он мне дороже всех, а порой он считает, что я жалкое существо, слишком доброе ко всем». Уж что-что, а последнее обвинение весьма редко выдвигалось в ее адрес!

Страдая от возрастных недомоганий и жуткой зубной боли, Екатерина писала Бельевру 1 апреля 1588 года, что Гизы не исполняют своих обещаний, прежде всего, не хотят подчиниться королю. А Генрих «желает, чтобы ему повиновались». Король упомянул о том же, когда писал Вильруа: «Я отчетливо вижу, что если позволить этим людям делать то, что им нравится, они не просто перестанут быть моими соратниками, но превратятся в моих же хозяев. Настало, наконец, время вернуть все на свои места». Далее он продолжал: «с этого момента мы будем королем, ибо слишком долго являлись слугой». Когда Мо, Мелен и Шатотьерри подпали под власть Лиги, король оставался внешне спокойным, но пророчески изрек: «Боль вызывает ярость, если рану слишком часто бередить. Пусть лучше не испытывают слишком долго мое терпение».

В мае Екатерина, все еще страдая подагрой и болезнью легких, прибыла в Париж. Она провела большую часть времени в постели в «Отеле Королевы», но отдохнуть ей там не удалось, ибо атмосфера в городе все более пропитывалась ненавистью к королю и д'Эпернону. Солдаты Лиги в больших количествах собирались в городе, готовясь к новой Варфоломеевской ночи. По сигналу своего господина они должны были восстать и убить всех, кто поддерживал короля, ворваться в Лувр и захватить Генриха Валуа (вначале перерезав горло его миньону). Благодаря доброй службе Никола Пулена, шпиона, работавшего на Генриха, сумевшего внедриться в Лигу, этот заговор был раскрыт. Он должен был осуществиться в ночь на 24 апреля. Еще одна попытка похищения короля была замышлена сестрой Гиза, герцогиней де Монпансье. (Сам Гиз не одобрял методов сестры, которая создала целую сеть агентов-провокаторов, шпионов и убийц. Этому сброду не хватало достоинства и благородства, осенявших, как казалось герцогу, его собственные действия, в соответствии со святостью принятой им миссии и княжеским титулом.) Король, предупрежденный заранее, поднял охрану и дал отпор заговорщикам, которые решили дождаться другого удобного случая. Он также велел Эпернону выставить войска вокруг города, чтобы пресечь любое нападение извне.