Страница 40 из 41
«А тебе сколько?» – спрашиваю Абрамова. – «Мне? Думаю, восемнадцать».
Именно так, думаю я о своем друге, ему восемнадцать лет. Говорят, в нем столько юношеской наивности. Максимализма, когда касается дела. Ставит такую планку – ведь явно вроде недостижимую. Ему кажется, что мир, деятельность человека в нем строятся на очевидных основах, и нужно только, чтобы захотели другие, от кого это зависит. Но то, что те, от кого это зависит, не хотят или не могут, приводит его в состояние катастрофизма, печали, и тогда говорить с ним о чем-нибудь совершенно невозможно.
Вот опять сел на своего конька. «Послушай, – замечает Абрамов, – есть идея национального проекта по образованию. Нельзя больше ждать, посмотри, куда катимся. Почему Курчатов мог собрать коллектив, напрячь усилия… Почему мы не можем?» – «Но Саша, образование – не бомба, это же века…» – «Да» – соглашается он, но вижу, это его не убеждает.
«А почему Колмогоров – увожу в сторону к учителю, – обратился к иг коле? Какие у него были мотивы?» Абрамов думает. «Ты знаешь, это определенная загадка. Ему было шестьдесят лет, в самом расцвете сил, признанный лидер мировой науки, и вдруг ставит точку и переключается на педагогику. Тут может быть несколько объяснений. У него очень яркие впечатления жизни связаны со школой, частной гимназией Рейпен, где учился, с потелихинской. там работал в двадцатые голы. Второе – феномен математической школы, он внес в нее совершенно фантастическии вклад. Я думаю, что Андреи Николаевич чувствовал ответственность за науку, а поэтому не мог не заняться школой, сначала университетской, на мехмате, потом в интернате – физико-математической, а затем сфера естественно расширилась, он понял, что нужно заниматься школой вообще.
И еще вот что поразительно. Есть документ. Представь 1943 год. Эвакуация в Казани. Андрею Николаевичу сорок лет, он размышляет, что дальше».
Абрамов показывает мне тетради полувековой давности, почерком Колмогорова написано: «Календарный план того, как сделаться великим человеком, если на это хватит охоты и усердия». План поделен на десятилетия и расписан на 90 лет. Среди разных областей математики, задач, «истории форм человеческой жизни» и прочее запланировано: в сороковые – пятидесятые – «курс алгебры и элементарного анализа для школ», в пятидесятые – шестидесятые – «геометрия и тригонометрия для школ», в шестидесятые – семидесятые – «логика для школ».
И он все это реализовал? За одну жизнь?
«Я думаю, что в следующем веке, – опять начинает Абрамов со своими утопиями. – новое в жизни будет связано с образованием. Потому что оно аккумулирует все проблемы. И как можно строить систему образования без понимания этой вещи?»
Неискоренимое абрамовское: вселенная, общество, государство, почему оно не обращается к человеку, почему не вкладывает такие же силы и средства в его образование, развитие, в его жизнь, какие вкладывает в смерть. Оно что, сумасшедший, самоубийца, наше государство? Уже до школы дошли, до учебника – разборки и перестрелки. Стреляют в издателей, педагогов, если пахнет хоть каким-нибудь деньгами.
«И потом вот еще что, – замечает Абрамов, – общие тиражи книг по сравнению с девяносто первым годом упали в четыре раза». – «Пик прошел». – «Нет, это мы зашли за красную черту. Ну, давай посмотрим на пике точки зрения прогресса – должно же было начаться очищение культуры. Семьдесят лет вранья и полной изоляции от мира – сколько же белых пятен надо закрыть, сколько всего издать. Должен быть резкий рост…».
Тут я начинаю понимать, что он имеет в виду Чем больше гласность, тем больше проблем, белых пятен, а мы же – это видно по прессе, – очевидно, остановились? «Какого черта остановились, – говорит Абрамов, – идем вспять…».
И приводит близкий ему пример. Они начали писать учебники по истории с древнего мира (хотя лучше продается история советского времени). Профессионалы говорят, что в истории что-то понимается минимум через пятьдесят лет после событий, когда стихают страсти, все как-то укладывается, набирают архивы. Но поскольку у нас в 1917 году историю перечеркнули, последний историк, подсчитывает Абрамов, на самом деле, успел добраться до Крымской войны 1854-1856 годов. Получается, что история для нас кончилась Николаем Первым. «А то, что мы знаем дальше, с конца XIX века, – делает Абрамов вывод, – это публицистика…».
«Суммарно выполненная работа продуктивной мысли» – по Абрамову. Она падает или возрастает?
В истории разных народов были времена разрухи и непродуктивности, но в монастырях создавали школы, сохраняли библиотеки. Наш отечественный идеализм – на самом деле, палка о двух концах. С одной стороны, вроде бесплоден, а с другой – если не сохранить человеческую мысль, разум, потенциал, нечего будет реализовывать.
Опасна не «утечка мозгов», они вернутся, когда будут на то условия и возможности. Опасна – их усушка. Такие, как МИРОС, не позволяют усохнуть и утечь. Такие, как он. накапливают и аккумулируют.
Конечно, это инновационный механизм, новация, новое, часто не имеющее цели. Разве это цель – писать учебники, заранее зная, что не получишь высокой прибыли? Разве это экономично – собирать вокруг себя и поддерживать столько людей, которые, говорят, облепили, как ракушку, дно корабля? Но ученые – не ракушки… И на самом деле, смотрите, они все больше набирают ход, стремительно двигаются, живут в движении. И этот их движущийся корабль – не только моральный пример, прецедент дела посреди бездействия, но и возможность повторения другими.
МИРОС – это модель, которая может быть повторена – в людях, связях, технологиях, циклах и прерываниях, в ошибках, которых можно избежать или исправить. Построить курс на новой аксиоматике. Пройти снова весь путь. И осознать предназначение, с которым пришел. Популярное или непопулярное. Но по самому высшему счету.
У колыбели Новорожденной
Иоган Кеплер
Год 1609-й можно было бы назвать годом Новой Астрономии: в этом году н Праге вышла «Новая астрономия» Иоганна Кеплера, и человечество впервые узнало о том, что планеты обращаются не по окружностям, а по эллипсам. (О том, что планеты обращаются не вокруг Земли, а вокруг Солнца, человечеству поведал ранее Коперник, и эта новость была встречена большинством с недоверием.) В этом же 1609 году Галилео Галилей построил свой телескоп и обратил его к небу.
Полное название великого труда Кеплера: «Новая астрономия, опирающаяся на изучение причин, или физика небес, изложенная в комментариях о движениях звезды Марс на основе наблюдений благородного Тихо Браге по повелению и попечением Рудольфа II, императора Римской империи и проч., в течение многолетних упорных исследований разработанная в Праге математиком его христианнейшего императорского величества Иоганном Кеплером». В «Новой астрономии» Иоганн Кеплер подводил итог своим исследованиям, которыми он занимался с 1600 по 1606 годы.
Вид поверхности Луны в галилеев перископ
С неистощимой фантазией, невероятным упорством и поистине пчелиным (по выражению Альберта Эйнштейна) трудолюбием Кеплер проверил и отверг множество гипотез, если результаты вычислений, которые он был вынужден проводить вручную, не совпадали с данными точнейших по тем временам астрономических наблюдений, проводившихся на протяжении двадцати с лишним лет датским астрономом Тихо Браге. Результаты титанического труда оказались поразительными. Кеплер дерзнул отвергнуть то, что было освящено многовековой традицией, авторитетом астрономов древности, то, что стало догмой, в истинности которой ни у кого из здравомыслящих людей не возникало сомнения. Выяснилось, что планеты движутся не равномерно, а так, что радиус-вектор, проведенный к планете из Солнца, за равные промежутки времени заметает равные по плошали секторы (так называемый второй закон Кеплера – закон равенства секторных скоростей, хронологически открытый первым). Вопреки мнению астрономов древности, которое разделял и Коперник, планеты движутся не по нагромождению окружностей, а по эллипсам, в одном из фокусов которых находится Солнце (первый закон Кеплера). Нам сегодня трудно представить» какой интеллектуальной смелостью, а вернее – дерзостью, должен был обладать Кеплер, чтобы посягнуть на вековую традицию и порвать с ней только потому, что результаты выполненных на ее основе вычислений расходились с данными наблюдений. Схоластическая наука, основным доказательным аргументом которой была ссылка на авторитет, уступала место науке нового времени, опиравшейся на наблюдение, эксперимент и математический расчет.