Страница 52 из 56
Прежде всего: хуже было бы начинать рассмотрение того, что демократия означает или могла бы означать, в ортодоксальном смысле этого слова. Существует немало дискуссий о специфически демократическом представительстве и так далее, но сам я не затрагиваю здесь этих проблем. Если сравнивать различные подходы к политической демократии, то, как показал Дэвид Хелд, большинство из них имеют определенные общие элементы[231].
Они озабочены тем, чтобы обеспечить «свободные и равные отношения» между индивидами таким образом, чтобы достичь следующих результатов.
1. Создание таких обстоятельств, в которых люди могут развивать свои потенциальные возможности и выражать свои разнообразные качества. Ключевое возражение здесь состоит в том, что каждый индивид должен уважать возможности других, равно как и свою способность изучать и поощрять их склонности.
2. Защита от произвольного использования политического авторитета и подавляющей власти. Это предполагает, что принимаемые решения могут в некотором смысле быть предметом сделки между теми, на кого они оказывают влияние, даже если они принимаются на основах соотношения большинства и меньшинства.
3. Включенность индивидов в детерминированные условия их объединения. Предварительное условие в этом случае состоит в том, что индивиды принимают аутентичный и резонный характер суждений других индивидов.
4. Распространение (в оригинале — expansion (экспансия) — примеч. перев.) экономической возможности разработки доступных ресурсов, включая сюда предположение, что индивиды избавлены от беремени физической нуждаемости.
Эти различные идеи связывает понятие автономии. Автономия означает способность индивидов быть само-рефлексивными и само-детерминируемыми: «обдумывать, судить, выбирать и действовать различными возможными способами действия»[232].
Ясно, что в этом смысле автономия не могла бы развиваться в тех условиях, где политические права и обязанности были тесно связаны с традицией и фиксированными прерогативами собственности. По мере того как все они постепенно исчезали, становилось возможным и движение к автономии, рассматриваемой как нечто необходимое (то есть то, без чего невозможно обойтись — примеч. перев.).
Преобладающая забота о том, как индивиды могли бы наилучшим образом детерминировать и регулировать условия своей ассоциации, является характеристикой всех виртуально возможных интерпретаций современной демократии. Устремления, которые составляют тенденцию к автономии, могут быть резюмированы как генеральный принцип, «принцип автономии»: «...индивиды должны быть свободны и равны в детерминации условий своей собственной жизни; то есть они должны наслаждаться равными правами (и, соответственно, равными возможностями) в определении структуры и пределов доступных им возможностей в той мере, в какой эта структура не отвергает права других»[233].
Демократия, следовательно, подразумевает не просто право быть свободным и равное саморазвитие, но также конституционное ограничение распределительной власти. «Свобода сильного» должна быть ограничена, но это не отрицание власти вообще, как это имеет место в случае анархизма. Власть оправдана до той степени, в какой она признает принцип автономии; другими словами, в той степени, в какой могут быть приведены доводы в пользу того, что согласие улучшит автономию теперь или в будущем. Конституционную власть можно понимать как имплицитный контракт, который имеет ту же форму, как и условия ассоциации, эксплицитно оговоренные между равными партнерами.
Вряд ли будет возможен принцип автономии без того, чтобы каким-то образом не оговорить условия ее реализации. Каковы эти условия? Одно из них состоит в том, что должно соблюдаться равенство в оказании влияния на результаты принятия решений — в политической сфере этого обычно добиваются с помощью правила «один человек — один голос». Выраженные предпочтения всех индивидов должны иметь равные ранги, а при направлении в определенные инстанции для квалификационной оценки каждый из них должен быть уверен в существовании справедливого арбитра. Столь же эффективным должно быть само участие: индивидам должны быть предоставлены средства для того, чтобы их голос был услышан.
Должна быть предоставлена трибуна для проведения свободной дискуссии. Демократия означает дискуссию, возможность использования «силы лучшего аргумента» для учета при определении решения (наиболее важными из которых являются решения политические). Демократический порядок обеспечивает существование институциональных организаций для посредничества, сделок и достижения компромисса там, где это необходимо. Проведение открытой дискуссии — это само по себе средство демократического образования: участие в дебатах с другими может привести к возникновению более просвещенного гражданства. В какой-то своей части это должно быть следствием расширения познавательных горизонтов индивида. Но это проистекает также из признания легитимного разнообразия — то есть плюрализма — и из повышения уровня эмоциональной образованности. Политически образованный участник диалога способен каналировать свои эмоции позитивным образом: скорее рассуждать, доказывая свои убеждения, нежели втягиваться в болезненные размышления через полемику или эмоциональную критику.
Следующей базовой характеристикой демократического образа правления является публичная подотчетность. В любой политической системе принятие политических решений часто должно разделяться с другими. Публичная дискуссия становится нормальной лишь в связи с определенными проблемами или при особом стечении обстоятельств. Однако принимаемые решения или разрабатываемая политика должны быть открыты взгляду общественности. Подотчетность никогда не может быть непрерывной и потому должна идти в тандеме с доверием. Доверие, когда оно исходит от подотчетности и открытости, а также покровительствует им, является красной нитью, пронизывающей весь демократический порядок. Это — решающий компонент политической легитимности.
Институционализация принципа автономии означает точное определение прав и обязанностей, которые должны быть действительными, а не просто формальными. Права определяют привилегии, которые приходят вместе с членством в политической системе, но они указывают также на те обязанности, которые индивиды имеют vis-a-vis с любым другим и самим политическим порядком. Права являются сущностными формами уполномочивания; они обеспечивают механизмы. Обязанности определяют ту цену, которая должна быть уплачена за соответствующие права. В демократической политической системе права и обязанности являются предметом договора и никогда не могут просто предполагаться — в этом отношении они решающим образом отличаются от средневекового droit de seigneur (право сеньора (напр., так называемое «право первой ночи») — примеч. перев.) или других прав, устанавливаемых просто в силу социальной позиции индивида. Права и обязанности, таким образом, должны стать центром непрерывного рефлексивного внимания.
Демократия, и это должно быть подчеркнуто, не есть одинаковость, как это часто утверждают ее критики. Она не является врагом плюрализма. Скорее, как предполагалось выше, принцип автономии поощряет различие — хотя он настаивает на том, что различие не должно быть наказуемым. Демократия — это враг привилегий, где привилегия определяется как удерживание прав или обладание благами, доступ к которым не является справедливым и равным для всех членов общины. Демократический порядок не подразумевает общий для всех процесс «снижения уровня», а обеспечивает развитие индивидуальности.
Идеалы — это не реальность. Насколько мог бы любой конкретный политический режим развить такой тип в полной мере, представляется проблематичным. В таком смысле в этих идеях присутствуют утопические элементы. С другой стороны, можно было бы также утверждать, что характерная тенденция развития современных обществ движется к их реализации. Другими словами, это качество утопизма сбалансировано ясным компонентом реализма[234].
231
Я довольно близко следую мысли Хелда в первой части этой главы. См.: David Held. Models of Democracy. — Cambridge: Polity, 1986.
232
David Held. Models of Democracy. — Cambridge: Polity, 1986. — P. 270.
233
Ibid. — P. 271.
234
Anthony Giddens. The Consequences of Modernity. — Cambridge: Polity, 1990. — P. 154-158.