Трансформация интимности

ГЛАВА 2. M. Фуко о сексуальности

В своей «Истории сексуальности» М. Фуко намеревается подвергнуть атаке то, что он именует знаменитой формулировкой — «репрессивная гипотеза»[53].

Согласно его точке зрения, современные социальные институты принуждают нас расплачиваться за те выгоды, которые они предоставляют, ценою всё возрастающего подавления. Цивилизация подразумевает дисциплину, а дисциплина в свою очередь подразумевает контроль над внутренними побуждениями — контроль, который, чтобы быть эффективным, также должен быть внутренним. Кто произносит «современность», тот говорит «супер-эго». Сам автор, кажется, принимал нечто вроде подобного взгляда в своих ранних работах, рассматривая современную социальную жизнь как внутренне связанную с возрастанием «дисциплинарной власти», используемой в качестве характеристики тюрьмы и сумасшедшего дома, но также и некоторых фирм в бизнесе, школ и больниц. Дисциплинарная власть, как предполагается, продуцирует «послушные органы», легче контролируемые и регулируемые в этих видах деятельности, нежели те, что способны спонтанно воздействовать на побуждение желаний.

Здесь власть поднялась над всем как принуждающая сила. Кроме того, Фуко пришел к пониманию того, что власть не просто устанавливает ограничения, это еще и мобилизующий феномен; и те, кто подвергается воздействию дисциплинарной власти, не обязательно во всем послушны ей в своих реакциях. Власть тем не менее не только противостоит удовольствию, она может быть инструментом для производства его. «Сексуальность» не следует понимать только в качестве побудителя, который должен содержать в себе социальные силы. Это, скорее, «особенно плотная переводящая точка для отношений власти», нечто такое, что может быть использовано в качестве фокуса социального контроля через саму энергию, которую она генерирует.

Секс в современной цивилизации не загоняется в подполье. Напротив, он становится предметом постоянного обсуждения и исследования. Он становится частью «великой проповеди», вытесняя более древнюю традицию проповеди теологической. Утверждения о сексуальном подавлении и проповеди превосходства взаимно усиливают друг друга; борьба за сексуальное освобождение — это часть того же самого аппарата власти, которую она обвиняет. Был ли какой-либо другой социальный порядок, риторически спрашивает Фуко, столь настойчиво и всеобъемлюще озабоченный сексом?

Девятнадцатый и начало двадцатого века являются главным предметом внимания Фуко в его рассмотрении репрессивной гипотезы. На протяжении этого периода сексуальность и власть стали пересекаться несколькими различными путями. Сексуальность развивалась как тайна, которую предстояло затем бесконечно раскрывать, равно как и защищать. Целые кампании по осаде этого опасного феномена организовывались врачами и педагогами для того, чтобы сделать ясными его последствия. Однако ему уделялось столь много внимания, что может возникнуть подозрение, что целью было отнюдь не устранение его; задачей была просто организация индивидуального развития, как умственного, так и физического.

Таким же был и прецедент, продолжает Фуко, с многочисленными извращениями, которые подвергались каталогизации психиатрами, врачами и другими специалистами. Эти разнообразные формы отклоняющейся от нормы сексуальности были и открытыми для публичной дискуссии, и возводимыми в принципы классификации индивидуального поведения, индивидуальности и самоидентификации. Воздействие проводилось не для того, чтобы подавить извращения, а для того, чтобы придать им «аналитическую, видимую и перманентную реальность»; они «имплантировались в тела, незаметно переводились в подсознательные способы поведения». Так, в пре-модернистском праве содомия определялась как запрещенный акт, но не считалась качеством поведенческого паттерна индивида. Однако гомосексуал девятнадцатого века стал «персонажем, прошлым, историческим прецедентом», равно как и «тип жизни, форма жизни, морфология». По словам Фуко: «Мы не должны воображать, что все эти вещи, к которым прежде относились терпимо, привлекли внимание и получили уничижительные ярлыки, когда настало время отдать регулятивную роль единственному типу сексуальности, который был способен к воспроизводству рабочей силы и к тому, чтобы быть формой семьи... Именно через изоляцию, интенсификацию и консолидацию периферийных типов сексуальности отношение власти к сексу и наслаждению разветвлялось, множилось, измеряемое телом и проникающими способами поведения»[54].

Искусство эротической чувственности поощрялось во многих традиционных культурах и цивилизациях; но только современное западное общество развило науку сексуальности. Это произошло, по мнению Фуко, через соединение принципов исповеди с аккумуляцией знаний о сексе.

Секс фактически становится фокальной точкой современной исповедальни. Католическая исповедальня, указывает Фуко, всегда была средством регуляции этой стороны жизни верующих. Она представляла собою нечто гораздо большее, нежели просто место, где выслушивалась нескромная информация сексуального характера, и откровенные признания в таких проступках получали интерпретацию исповедника и самого кающегося с позиций более обширной этической системы. Частью контрреформации стала большая настойчивость церкви в вопросах регулярной исповеди, и процесс в целом интенсифицировался. Должны были сообщаться и подвергаться тщательному изучению не только действия, но и помыслы, мечтания и любые детали, касавшиеся секса. «Плотью» христианской доктрины, которую мы все наследуем и которая включает в себя единение души и тела, был непосредственный источник, побуждающий нас заниматься сексом: сексуальное желание.

Где-то в конце восемнадцатого столетия исповедь-раскаяние стала исповедью-допросом. Она была каналирована[55]в различные дискурсы — от описаний конкретных исторических случаев и научных трактатов до скандальных брошюр, таких как «Моя тайная жизнь» анонимного автора.

Секс был «тайной», создаваемой текстами, которые отвергали его, равно как и восхваляли. Появляется убеждение, что доступ к этой тайне позволит раскрыть «истину»: сексуальность фундаментальна для «режима истины», который столь характерен для современности. Исповедь в ее современном смысле — это «все те процедуры, посредством которых субъект побуждается к тому, чтобы сформулировать дискурс истины о собственной сексуальности, способный иметь воздействие на самого субъекта»[56].

С того времени команды экспертов, сексологов и специально подобранных специалистов стоят наготове, чтобы проникнуть в эту тайну, которую они сами же и помогали создавать. Секс наделяется огромной каузальной властью, и нам кажется, что он способен оказать влияние на множество разнообразных действий[57].

Само усилие, вкладываемое в исследование, превращает секс в нечто тайное, всегда сопротивляющееся простому наблюдению. Подобно сумасшествию, сексуальность не является феноменом, существующим всегда и ожидающим рационального анализа и терапевтической коррекции. Эротическое наслаждение становится «сексуальностью» по мере того, как исследование его продуцирует тексты, пособия и опросы, которые проводят различия между «нормальной сексуальностью» и ее патологическими формами. И истина, и тайна секса устанавливались путем изучения и обеспечения доступности таких «открытий».

Исследование секса и создание дискурсов о нем привело в девятнадцатом веке к развитию различных контекстов типа «знание — сила». (Давайте вспомним, как эта фраза звучит в оригинале у Бэкона: «Knowledge itself is power». Дословно это можно перевести следующим образом: «Знание само по себе есть сила [власть]» — примеч. перев.)

53

The History of Sexuality состоит из трех томов, из которых здесь наиболее релевантным является том 1: An Introduction. — Harmonswordth: Pelican, 1981.

54

Michel Foucault. An Introduction. — Harmonswordth: Pelican, 1981. — P. 47-48.

55

Каналирование — направление чьих-то действий (или мыслей) в определенное русло с заранее заданным умыслом (Примеч.перев.).

56

Michel Foucault. The confession of the flesh, in Colin Gordon: Michel Foucault: Power/Knowledge, Hemel Hempstead: Harvester, 1980. — P. 215-216.

57

Michel Foucault. Technologies of the self, in Luther H. Martin et al.: Technologies of the self. — London: Tavistock, 1988. «В отличие от других запретов, сексуальные запреты постоянно связаны с обязательством рассказывать правду о себе» (р. 16).