Страница 1 из 14
Пролог
Где-то в Междумирье
- Не отдам, не отдам, - спекшимися губами шептал он, силясь разорвать огненную цепь,
больно впивающуюся в истерзанное тело. Обвивая обожженные запястья в несколько
витков, она прожигала до костей, оставляя в спертом воздухе вонь паленого мяса. Дыхание
с кровью вырывалось из пересохшего горла, заставляя его мучительно кашлять, содрогаясь
в жестоких судорогах.
Ему показалось, что цепь начала поддаваться, когда за стеной его темницы раздались
гулкие шаги, и перед ним остановилась темная фигура в черном как ночь плаще, с
капюшоном, низко надвинутым на глаза.
- Ну что, братец, не передумал?
Он с рычанием рванулся в цепях, едва не задев ненавистного врага, но тот, прекрасно зная
расстояние, которое доступно узнику, расхохотался, даже не отпрянув:
- Значит, не передумал! Ну и ладно, - голос неизвестного звучал обманчиво –
благодушно, - я все равно заберу его себе. Так даже интереснее. Хотел оставить твои
игрушки в живых – кому не нужны рабы…ах, да, разве что тебе… - но теперь мне
интереснее передавить их одного за другим, как жалких насекомых. Не переживай, я
оставлю тебя в живых, чтобы ты наслаждался этим зрелищем, - насмешливо бросил он.
Обессиленный, узник молчал, прожигая пришедшего поиздеваться над ним врага
взглядом, полным яростной ненависти.
- Молчишь? Ну-ну…Молчи. Тебе нечего сказать. А самое приятное, что ты ничего не
можешь сделать! Вот так-то, братец! - Он сплюнул под ноги прикованного и вышел.
Дождавшись когда шаги стихнут, он прошептал:
- Ошибаешься…
Запрокинув голову, он прибегнул к последнему средству. Рождаясь где-то глубоко
внутри, сила закручивалась в тугую спираль, заставляя тело выгибаться в диком
напряжении. Грудь с истончившейся кожей начала светиться изнутри, и этот свет с каждым
мгновением становился все ярче, выжигая ребра и выворачивая легкие. Наконец, когда
узник нечеловеческим усилием сдерживал рвущийся от боли крик, его тело словно
взорвалось, выпуская поток силы, бешеным вихрем метнувшийся прочь…
Ослепнув от яростной боли, вгрызающейся в каждую клеточку его тела, он прошептал:
- Она остановит тебя.
Торжествующе улыбнувшись, молодой бог испустил последний вдох…
ЧАСТЬ 1
Глава 1
- Леся! Леська! Иди сюда, кому говорят! – злой голос Наташки метался по гулкому
коридору. – Ну, погоди у меня, попадешься еще! Лахудра!
Голос стал удаляться, а из темной коморки под лестницей, заваленной разным
сломанным хламом, выползла маленькая щуплая фигурка. Леська затравленно огляделась и
метнулась подальше от грозной Наташки. Большие зеленые глаза, опушенные длинными
чернющими ресницами, блестели от слез, оставляющих кривые дорожки на измазанных
пылью щеках. Густые, черные, вьющиеся крупными локонами волосы, сейчас сероватые от
той же пыли, были собраны в длинную толстую косу. Серое платье, серые башмаки…
Спрятавшись в туалете, Леська отчаянно пыталась отряхнуть пыль с единственного
пригодного платья. Их детский дом был далеко не лучшим. Все, что перепадало
воспитанникам – ненужные старые вещи да редкие пожертвования выслуживающихся
перед выборами депутатов. Впрочем, последние не всегда добирались до воспитанников,
оседая в бездонных сумках приютского персонала.
Кроме старой нянечки Варвары Михеевны, никто ребятишек не жалел. А тихая Леська
была ее любимицей. Нянечка украдкой совала ей редкие шоколадки, купленные с пенсии
или в день скудной зарплаты, да подарила теплую шаль мерзнувшей все время девочке.
Когда не было занятий или бесконечных дежурств, Леська приходила к Варваре Михеевне
в маленькую комнатку, которую той выделили, когда женившийся сын выгнал ее из дома,
забиралась с ногами в старенькое, продавленное кресло, укрывалась теплым, клетчатым
пледом и слушала тихий перестук спиц в руках нянечки. Нередко она так и засыпала,
вслушиваясь в привычные звуки и мечтая.… Мечтая, что когда-нибудь она вырвется из
непрекращающегося кошмара последних лет, въедет в двухкомнатную квартиру,
оставшуюся от родителей, и обязательно заберет с собой любимую нянечку.
Из своих шестнадцати лет Леська уже шесть провела в этом детском доме, попав
сюда после гибели родителей. Девочке, выросшей в любящей семье, было тяжело
привыкнуть к суровым законам, царящим здесь. Не умеющая за себя постоять, малышка
терпела колкие насмешки и нередкие побои, все больше и больше замыкаясь в себе. И
только Варвара Михеевна видела, что девочка не по годам развита, а ее сердечко полно
доброты и сострадания. За эти шесть лет Олеся так и не смогла найти друзей, отвыкшая
доверять. А такие, как Наташка, видя ее безответность, все чаще издевались над девочкой,
отбирая и так скудные вещи. На память о родителях у Леси остался лишь небольшой, но
тяжелый серебряный медальон, внутри которого были маленькие фотографии мамы и
папы. В первый год каждый вечер, перед сном, зажимая медальон в кулачке, Леська рыдала
в подушку, умоляя родителей забрать ее к себе. Но время шло, и девочка почти смирилась.
Но, видимо, и у таких, как Леська, есть свой предел терпения. Вчера, вернувшись с
вечернего дежурства по столовой, девушка наскоро умылась и нырнула в постель. Сунув
руку в наволочку, куда перед дежурством сунула медальон, она наткнулась на пустоту.
Лихорадочно переворачивая постель, Леська искала пропавшее украшение. Медальона
нигде не было. В оцепенении девочка смотрела на разворошенную кровать, не в силах даже
плакать. На смену внезапно хлынула злость. Злость на несправедливую судьбу, отнявшую
родителей, на жестоких воспитателей, которым плевать на ребят, на этих самых ребят,
неспособных любить и доверять, а больше всего – на Наташку. Это она украла медальон!
Больше некому! Только она видела, куда Леська положила его, выходя из комнаты. А ведь
она так тщательно прятала его все эти годы, боясь, что его отберут. Надо же было Наташке
зачем-то заглянуть в комнату в тот момент!
Девушка вскочила на ноги и метнулась в соседнюю комнату, где на лучшем месте,
недалеко от окна с широкой батареей, стояла Наташкина кровать.
- Отдай! – сжимая худенькие кулачки, отчаянно крикнула Леся. – Отдай, я знаю, это ты его
украла!
- О чем ты, замарашка? – насмешливо выгнула рыжую бровь Ната. – У тебя и красть-то
нечего. И она с презрением отвернулась.
- Я знаю, что медальон у тебя! Отдай, это все, что у меня осталось от мамы, - уже не так
уверенно проговорила девушка. – Пожалуйста…
- Да не брала я ничего, - возмутилась Наташка, дернув плечами. Ее крупное тело
колыхнулось под застиранной ночнушкой. Рыжие волосы неопрятными прядями мазнули
по плечам, открывая немытую шею. – Вали отсюда, а то как накостыляю! – она угрожающе
сжала внушительный кулак и погрозила застывшей Леське.
Закусив губу, чтобы не расплакаться, под громкий хохот Наташки и ее шестерок, Леся
бросилась к себе. Кое-как застелив постель, девушка рухнула на нее и, зарывшись
поглубже в подушку, разрыдалась. Успокоилась она только к полуночи. На цыпочках
прокравшись к раковине, Леська умылась и, хмуро рассматривая распухший от слез нос и
покрасневшие глаза, твердо пообещала себе, что вернет медальон, даже если Наташка
потом убьет ее. С этой мыслью она и отправилась спать, зная, что в шесть утра прозвенит
надоедливый коридорный звонок, поднимая воспитанников.
Утром не выспавшаяся Леська наскоро умылась прохладной водой, почистила зубы
и заправила постель, нарочно замешкавшись, чтобы девочки, живущие с ней в комнате,
успели уйти на завтрак. Убедившись, что ушли все, она вышла в коридор и, постоянно