Заложники любви

      —     Ну, бабуль, где трон, где горшок, что общего? — усмехнулась Ленка.

      —     Ой, глупая, все про прынца мечтаешь, да про царевича! А помнишь ли, что все наши царевичи-Иванушки, сплошь дурачки. Оно, што в сказках иль по жизни, все доподлинно. Вот и думай, хто лучше — царевич, но дурак, или умный, но пройдоха. А и какой умный, коль ево вкруг пальца дурачок-Иванушка обводит.

      —     Баб! Скажи, а почему ты всю жизнь вкалывала, а ничего не имеешь? Выходит, тоже не из умных? — поддела Ленка старуху, на нее девки зашикали, заругались.

      —     Ох, и чудная ты девка! Иль не ведаешь, в какое время мы жили, и какое оно теперь? Я ж с детства в колхозе мантулила. А все от того, что иначе не дозволялось жить. Так и брехали, мол, кто не работает, тот не ест! Выходит, вкалывали за единую жратву. А и той не всем хватало.

   —  Баб! А кем была в колхозе?

   —  Подпаском на свиноферме. Во где доставалось! Целыми днями бегом за свиньями. К ночи, ни ног, ни рук не чуешь.

   —  Зато голова ни о чем не болела!

   —  Не болтай зря. Еще как пухла!

   —  От чего? — удивились девчата.

   —  У нас на свинячьей ферме свои чемпионы объявились. Хряк и хрюшка! Она за один опорос по двадцать три поросенка давала! Это, понятное дело, очень много.

   —  Так то свинья рожала, а чего твоя голова пухла?

   —  В том и дело, что нашего хряка — Лаврентия, его в честь Берии назвали, и свиноматку Сталину, в Москву на выставку затребовали, экспонатами. Ну, их и привезли, как полагалось. А времена были, не приведи Бог, считай-ка, самые разгульные. Сталинские. Понятно иль нет?

   —  Ну и что? Хрюшек повезли! Невидаль какая?

   —  Так ведь как их звали? Лаврентий и Сталина. Нашего свинаря враз в КГБ и спрашивают:

   —  Кто позволил тебе, свиное рыло, вождей позорить и их именами свиноту называть? Иль у тебя в башке сплошной навоз? Иль не понимаешь, как осрамил руководителей государства?!

   —  У нашего свинаря враз в портках и мокро и тепло стало. Ну, что тут скажешь, так и ответил, как на духу:

   —  Так ить лучших так назвали! Ведь вот Лаврентий до полсотни свиноматок кроет в месяц. Не всякий мужик со столькими справится. Ну, десяток одолеет и все! Яйцы отвалются. А этому еще столько подавай! Он у нас первый на всю деревню. Второго, даже серед мужиков нет! На што председатель колхоза охоч до баб, но столько покрыть не сумел бы. Лаврентий его обставил бы!

   —  Ты что ж это, считаешь, что Лаврентий Павлович только тем и занимается, кроет свиней?! Ты, дурак, в своем уме?

   —  Наш и говорит, мол, ни по злому умыслу, а хотел и тут вождей впереди поставить, в пример другим, чтоб тоже старались на благо Родины всем, чем можно! Ведь хряк — рекордсмен, он выше председателя, потому что этого кабана в Москву привезли на показ всем, а тот в деревне остался. И кто его там увидит?

   —  Ну, наподдали свинарю под хвост! Велели Лаврентия со Сталиной по-другому обозвать и покуда самого за задницу не взяли, сматываться в деревню поскорее! А вы спрашиваете, от чего у нас в деревне головы пухли? — рассмеялась Настасья.

  —   Бабуль! Глянь в карты на меня! — напомнила Ленка.

   Старушка разложила, посмотрела и расхохоталась:

   —  У тебя, как всегда! Единые хряки! Ни одного мужика! Вот и завтра с новым познакомишься! Но тож ненадолго. Не боле чем на пару краковяков. Несурьезная девка. Нет на тебя угомону. Единые сквозняки в голове. Нихто рядом долго не задерживается.

  —   А почему, бабуль?

  —   Потому что у тебя вместо сердца мужское общежитие! Таких не любят. Ими забавляются все, кому ни лень.

   —  Бабуль, я хочу жить весело, чтоб в старости было что вспомнить,— зарделась Ленка.

   —  У тебя полная пазуха памяти! И еще два раза по стольку наскребешь, покуда остепенишься. Не скоро свою судьбу встренешь,— вздохнула Настасья.

  —   Баб! А ты когда замуж вышла?

   —  Ой, девоньки, рано меня родители отдали. Еще шестнадцать годов не исполнилось. В избе окромя меня десяток голожопых имелись. Все мал-мала меньше. Кажного накорми, одень, обуй, в школу отправь. А сами утро от вечера не отличали. Лоб в поту, жопа в мыле. В койку не ложились, а валились.

  —   Дети были?

   —  Это ты про меня? Конешно имелись. Коль мужик завелся под боком, куда я денусь?

   —  А сколько детей было?

   —  Пошто так? Они и теперь есть. Все трое, все ребятки, сыночки мои, соколы!

   —  Чего ж так мало? У родителей десяток!

   —  Они полегше жили. Нам трудней пришлось. Мой мужик целую семилетку кончил. Чуть ли не начальник на ту пору. Ну и послали его учиться в город. Он там вовсе свихнулся, пить стал, по бабам пошел. Когда воротили, я принимать не хотела его. Стаскался, как кобель шелудивый. Но, скоро себя в руки взял. Стал ветврачом, скотину лечил от всякой хвори. Ну, и в семье все наладилось понемногу. Да незадача вышла. Повелел председатель коров пипеткой осеменять. Раньше их быки покрывали. А тут новшество придумали. Решили на быках сэкономить. Ну, стали телята уродами рожаться, какой с двумя головами, иной с шестью ногами. Вот так-то и обиделся бык на мово мужика. Увидел, как он с пипеткой к корове подкрался, и как саданул его рогами, так душу враз выпустил. Ни то спасти, опомниться никто не успел. Так вот и осталися мы с того дня вдовыми и сирыми.

   —  А дети ваши где? — ахнула Оля.

   —  Они все при деле, в люди вышли. Нихто с их в деревне не застрял. Образование заимели. Старший сын на Севере служит. В военных летчиках. Все плечи в звездах. Уже сам двоих детей заимел, в школе учутся. Жена детский доктор. Навроде хорошо сложилось у их. Ни на что не жалятся. Ну, единое худо, редко встреваемся. Время у них нету на отдых. Работа извела вконец.

   —  Другие как устроились?

   —  Средний мой, Ванечка, в геологах устроился. В Сургуте живет. Там и баба ево! Она в кондитерах. Тоже дети появились, сын и дочка. Жаль, только по фотографиям знаю. Свидеться не подвезло. Далеко друг от друга, не докричаться, не дозваться мне сынков.

  —   А младший где?

   —  Этот механик, дороги строит. Уж где его не носило? На едином месте не сидит. Задом в землю не врастает, а и дома случается редко, по командировкам мучается. Уже всю землю наскрозь повидал. Как одну дочку родили, на второго, чтоб сделать, все времени нету. В прошлом годе обещался приехать ко мне, да так и не привелось. Теперь не знаю, свидимся ли?

  —   Бабуль, а они помогают вам? — встряла любопытная Ленка.

   —  Я детей не для подмоги, на радость себе рожала. Потому воспретила им присылать мне деньги. Покуда живая, сама себя содержу. А дети, нехай про семьи заботются. Отца у них давно нет, помочь некому. Зачем им на меня отрывать? Подарки, конечно, шлют. Не забывают проздравить с днем рожденья, с Рождеством Господним.

   —  Бабуль, а почему из деревни уехали?

   —  А как там жить единой душой, коль все в город сбегли? Никого не осталося! Я почти последней ушла. Забрала козу и с ей в город. Пешком шли, цельных два дня, а на третий сбежала коза от меня. Я ее ждала, звала, искала, но все зря. Не воротилася. Так и пришла в город одна. Так и поныне маюсь...

  —   А мы? Разве нас ни за кого не держишь?

   —  Мы тебя разыскали и вернули. А то совсем хотела нас бросить.

   —  Да на што я вам, старая галоша, не хотела помеху чинить. Заместо меня молодую девку поселили бы, все веселее стало бы.

  —   Баб! А на меня кинешь карты?

   —  Ирушка, давай завтра!

  —   Почему?

   —  В третий раз едино сбрешут. Завсегда так было! Годами проверено.

   —  Баб, а кто тебя научил гадать?

  —   Баба нашенская, деревенская. Сама она давно померла. Зато колода ее до сих пор живая. Веселая была баба. Выпить любила, мужиков не обходила. Но и работать умела. Веселой, озорной была, все ей легко давалось, даже померла особливо, не так как все. Мы в грозу под копну со страху влезли, а она под дерево стала. Молния в ту яблоню и ударила. Так и померли в единый миг обе, обнявшиеся и обугленные, што две подруги. Жутко было смотреть на их.