Страница 7 из 83
— Отстань, Томка! Не цепляйся. Не висни на мне. Ну, поговорю с твоим рэкетиром. Хотя без официального заявления от тебя, как к нему подступлюсь. Вы оба вне закона! Ну, как скажу в отделе, чьи интересы защищаю, меня же на смех поднимут.
— Егор! Милый, никто не высмеет! Через меня половина милиции прошла!
— Так чего ж никто не помог?
— Кишка тонка против Шныря.
— Они с тобой спали. А я причем? Чего ко мне прикалываешься?
— Во, чудак! Они мою с собой не забрали. Все при мне, и тебе хватит! Вступись, возьми «под крышу». Не пожалеешь, козлик,— чмокнула в щеку пользуясь темнотой. И добавила:
— Сам знаешь, не с жиру сучкую. Бабка уже пятый год прикована к постели.
Шныря нашел в баре. Вызвал на улицу поговорить. Не просил, потребовал оставить в покое бабу. Рэкетир участкового понял по-своему, что стала путана подругой мента и уступил без споров, по-мужски.
Никакой благодарности не потребовал Егор и, вспоминая тот случай, краснел. Ведь вернулся домой со следами губной помады на щеке. Путана, будто печать на нем поставила. Жена целый месяц к постели не подпускала.
— А и Шнырь не стал спорить!—усмехается Титов.
— Сколько лет прошло с тех пор, уже жена ревновать разучилась,— вздыхает Егор, входя в дом. И потрепав жену по плечу, прижался лицом к теплой щеке и сказал тихо:
— Как я соскучился без тебя, роднулька моя! Как мне тебя не хватает...
— Ну, что там на работе? Очень тяжко?
— Другого не ожидал. Было бы хорошее место, без меня обошлись бы. Давно бы заняли. А тут большего дурака не сыскали. Воткнули, как в гнилую задницу, и приказали: — Вези!
— Так оно всегда было. Самый тяжелый участок тебе давали. Теперь вот это общежитие навязали. Может отказаться, пока не поздно? Приказать не имеют права пенсионеру. А и тебе зачем нервы трепать. Здоровье не резиновое.
— Детям помочь надо. А с пенсии о том даже думать смешно. Оно и работа обычная. На прежней куда круче доставалось. Ночью покоя не было. Главное там порядок наладить. Потом уже все проще будет,— взялся за ложку и вздрогнул от телефонного звонка.
— Да, я слушаю! — узнал Лукич голос вахтера общежития.
— Драку разогнали на третьем этаже. Твои ребята помогли, из милиции. Трое приезжали, я вызывал. Двоих забрали. С ними разберутся. Ну, да, самых забияк с одной и другой комнат поувозили. Теперь тихо. Оставшиеся уже мирятся. За одним столом сидят. Не-ет, водку не пьют. Девки их чаем поют. Улаживают ссору, ведь из-за них все началось. Вот и зализывают свою срань...
Егор Лукич, слушая вахтера, душой почувствовал, что тот чего-то не договаривает. Ну, чего трезвонить коли все улажено. Значит, случилось худшее, о чем не хочется говорить сразу. Так оно и получилось.
Вахтер помялся, словно набирался решимости, а потом выпалил одним духом:
— Приехал бы ты!
— Зачем?
— Да Катька Лапшина в петлю влезла!
— Как? — подавился воздухом Егор.
— Головой! Как еще?
— Насмерть?
— Да вот откачивают ее бабы. Вой на всю общагу стоит. И мне не велят «неотложку» вызывать.
— Почему?
— Какую-то последнюю записку нашли. Если выживет, врачи девку до гроба в дурдом законопатят. А бабам Катьку жаль. А что как не спасут ее? — выдал себя заикаясь.
Егор так бы и выскочил в домашних тапках, если бы не жена. Она у двери остановила, указала и попросила:
— Береги себя...
Титов уже через пяток минут был на месте. Катька Лапшина еще не пришла в сознание, но уже начала дышать. Бледное лицо девчонки было похоже на маску. Возле нее суетились трое женщин. Средь них заводская фельдшер. Бабы делали искусственное дыхание, массаж, ложили примочки, брызгали в лицо Кате холодной водой, тормошили, звали, хлопали по щекам.
Егору дали последнюю записку девчонки:
— В моей смерти никого не вините, я ухожу сама. Жить не хочу! Меня опозорили. А человек, какого любила, оставил меня одну с тремя насильниками. Он убежал как последний трус, не пошевелил пальцем, чтобы помочь и выручить меня. Я любила, но человек того не был достоин. Я опозорена им и теми, кто осквернил и глумился надо мной. Больше не хочу жить. Нет людей, вокруг одни подонки и негодяи. Нет любимого!
А зачем жить? Я никому не нужна! Выходит, меня никто не любил. Мне не с кем прощаться и некого помнить. Я счастлива, что ухожу от всех сразу. И не плачьте, никому не поверю, ведь меня предали все! Катя.
— Вот так финт! А мы причем? Кто эти трое? Кто тот сбежавший любимый? — глянул Егор в открывшиеся глаза девчонки, они были полны слез.
— Дура! — вырвалось у человека с обидой.
— Зачем вы спасли? — сказала та еле слышно.
— В больницу ее! — потребовал Егор.
— Остыньте, Лукич! В психушку увезут,— останавливала фельдшер.
— Замолчать! Или хотите, чтоб те трое гуляли на воле безнаказанно! Не бывать такому!
— А ты подумал об огласке. Ведь Кате после суда в городе нигде не покажись. Все станут смеяться над нею, показывать пальцами и называть так, что она снова в петлю полезет или что-нибудь худшее утворит над собой.
— Давайте смолчим! А кого завтра поймает хулиганье? Тебя или тебя? Вы тоже станете молчать? Нет, таких гадов сразу надо к ногтю и давить, как паразитов!— позвонил на «скорую». И тут же сообщил о случившемся в милицию.
Лапшину вскоре увезли. И все женщины стали ждать, найдет ли милиция Катиных обидчиков.
Как не удивительно, их всех троих взяли под стражу уже вечером следующего дня. А вот любимый исчез из города. Уехал, или отсиживался у друзей или родни, не знал никто.
Он оказался сыном большого начальника и, как сказал папаша, в личную жизнь своего сына он не лез и о девушке по имени Катя ничего не слышал.
— Ну, что ж! Значит, так тому и быть! Влетела ты, девочка в неприятность, но зато от беды избавилась. Не станешь женой козла! Ведь если он тебя невестою бросил, оставил один на один с негодяями, что было бы в жизни? Да разве можно на него положиться? Так пусть лучше сразу определится, кто есть кто? — сказал Лукич Кате, навестив ее в больнице.
Этот день с самого утра выдался суматошным. Титов едва успел успокоить женщин, сказав, что Лапшина уже пришла в сознание, дала показания следователю и теперь уже пьет бульон, ест манную кашу, как ему передали, что его разыскивает Симка.
О завхозе Егор Лукич был наслышан немало. Лишь мельком увидев ее в первый день, понял, что эта баба тертая. Свое из горла вырвет. А уж если решит чего-то добиться, любого наизнанку вывернет.
— Ну, чего лбом ворота пробиваешь? Какая срочность приключилась? Я же сказал, провести на складе инвентаризацию, подготовить отчет. Потом сверка пройдет, там и решим, как дальше работать будем. Чего бежать впереди паровоза зная, что все равно не обогнать.
— Лукич, да я спросить хочу, оставите меня тут иль новое место мне подыскивать,— подкралась поближе и словно ненароком коснулась его плеча.
Егор усмехнулся, подумав:
— До чего же бабы одинаковы в своих приемах. Коль хочет чего-то добиться, обязательно попытается обольстить, совратить, а получив желаемое, изобразить из себя несчастную жертву домоганий похотливого начальника. Сколько мужиков на этом погорело, не счесть. Одни лишились должностей и семьи, другие получили сроки, случалось и худшее... Но бабы всегда оставались в тени, в укромных уголках, где их не доставали никакие сквозняки и беды. Потому что начальство менялось, а они оставались на своих местах.
— Серафима! Кадровые вопросы решаю не я. Это общеизвестно. Я покажу им отчет и материалы сверки! Вот пусть и решают, там...
— Егор Лукич! Зачем мне детские сказки? Как вы скажете, так и будет. С мнением коменданта считаться обязаны. Тем более, что вы у нас человек заслуженный. Это все знают. Не надо скромничать. Мы очень рады, что к нам прислали такого человека,— говорила вкрадчиво.