Страница 43 из 46
— А жив ли твой папаша? — переспрашивает кто-то из товарищей.
— О, и еще в каком добром здравии находился, пока в Нижней Топи не сцепился на ярмарке из-за чьей-то овцы. Хватили его по голове дубиной или ломом, или еще чем.
— Похоже, здорово его приложили, — одобрительно заметил кто-то.
А мать, печально разглядывая гаубицу, потянула Марко за руку и прервала его:
— Солдатик, из этого, что ли, вы будете стрелять в моего Дедо?
— Товарищ, это военная тайна. В кого прикажут, в того я и буду стрелять, хоть бы то была моя собственная мать, Анджа.
Артиллерист шумно выдохнул, искоса оглядел старую мусульманку и повернулся к своим.
— Разрази ее гром! Эта старуха — ну, вылитая моя мать. Так и обмер, когда увидел ее на тропинке.
— А твоя-то жива?
— Эх, бедная моя старушка, затолкали ее усташи в дом да подожгли его, а она вырывается и молит: «Вы, говорит, лучше меня в хлеву убейте, там, где моя Мркуля стояла. Я с ней одной делила и радости и горе. Столько раз отводила душу в разговорах. Там не жалко будет и умереть».
— И пустили ее в хлев? — спрашивает опять тот же любопытный солдат.
— Какая корысть мне скрывать? Пустили. Добрые были люди. Сгорела моя Анджа вместе со своим сараем и разговорами.
Видя, что солдат попался словоохотливый и откровенный, старуха накрепко прилипла к Марко и принялась вводить его в курс дела.
— Видишь, вон тот старик под орехом — это дядя моего Дедо по отцу, Хусо. И он пришел посмотреть.
Старушка о чем-то пошепталась с Хусо и принесла Марко остывшую печеную картошку.
— Возьми, солдатик, а когда ты будешь стрелять из пушки, беж вниз, в воду, попугай только Дедо. Не стреляй в живого человека, грех это.
Марко перебросил картошку из руки в руку, словно она жгла ему ладони, разломил надвое и протянул половину стоявшему рядом бойцу.
— Спасибо, мать, вот еще чуток сольцы неплохо бы.
— Нету, сынок, уж поверь мне. За всю весну даже крупицы соли не видела.
Боец съел свою половинку картошки аккуратно, со смаком, хлопнул ладонь о ладонь, обнял старушку за сухонькие плечи своей тяжелой ручищей и весело подтолкнул.
— Ну, родимая, теперь отодвинься немножко от моей хлопушки, должно мне за дела приниматься. Э-эх, до чего это ты у меня тощенькая, что тот воробышек, в тебе и тридцати ок нет.
Когда гаубица, сотрясая землю, громыхнула первый раз, дядя Хусо неожиданно встрепенулся, вскочил на ноги и, расхрабрившись, крикнул:
— Молодец, парень! Ей-богу, всыплешь ты нашим пороху в зад!
Гаубица выстрелила вторично. И снова Хусо подпрыгнул.
— Лихо!
Мать с недоумением смотрела то на гаубицу, то на скачущего Хусо и не могла понять: озорство ли это какое или от этого и умереть можно?
— Посмотри, взбесился, что та кляча у сватов.
От Савы, из окружения, стала отвечать вражеская артиллерия. Один снаряд жутко просвистел над партизанской батареей, многие так и припали к ненадежной матушке-земле, а из ближнего сада взметнулся мрачный веер и разросся в огромный столб дыма.
— Охо-хо, надули вас наши! — снова взвился стрелой Хусо, точно сел на осиное гнездо. — Что скажешь, солдатик, видел ты этого ловкача, да прославится твоя мать! Ей-богу, сейчас чей-нибудь старичок толчет орехи задом.
— Это нас, похоже, нащупали, — вытаращился Марко. — Не говорил ли я еще вчера вечером: они вот роют укрытия для прислуги, а вы лежебоки, вам и заботы нет. Вам что Марко говорит, что собака лает.
Второй снаряд засыпал батарею землей и осколками.
Лежа ничком, Марко приподнялся на руках и огляделся.
— Все ли целы, а? Ну и меток, чтоб ему!
И только когда поднялся с земли и отряхнулся, заметил старуху, которая с трудом держалась на ногах, стоя возле ограды сливового сада. Он подскочил к ней и гаркнул:
— Ого, ей-богу, это твой Дедо угодил тебе осколком в плечо. Эй, вы там, скорее дайте бинт!
Ошеломленная старушка с удивлением разглядывала свой окровавленный рукав и лишь спустя какое-то время обрела дар речи.
— Видел ты такого выродка, чтоб стрелял в свою мать? Вот какие вы, сыновья. Ты его роди, вскорми грудью, а он тебя убьет, разбойник.
Словно этот упрек был адресован ему, Марко вдруг встал на защиту всех сыновей в мире.
— Да и вы, матери, немногим лучше нас! Вот хотя бы моя покойница, пусть пухом ей… пусть пухом ей будет то облако, под которое отлетел пепел от ее опанков вместе с пеплом от дома и хлева… Только и знала мамаша, что шуметь и ворчать, словно мельничный жернов: и кутила-то ты, и пьяница, и убийца, и жандармы-то никогда не отходят от наших ворот, и хуже-то ты самого последнего коммуниста… Да простит меня бог, бывало, и вилами должен был ее протянуть вдоль спины, хотя и была она мне мать родная… Ну вот так-то, товарищ мусульманка, матушка ты моя милая, и пусть живет твой Дедо уж какой есть, черти с ним потом будут пуд соли есть!
Переписка двух братьев по поводу коровы
Четника Драго Кечу захватили в плен партизаны. У него нашли письма его родного брата Милоша Кечи, партизанского взводного. Этого было достаточно, чтобы наш подозрительный начальник разведки Хазим вызвал Милоша в штаб для объяснения. Оказалось, что и у Милоша хранятся письма брата. Когда мы прочитали все письма и разложили их по числам, получилась такая история:
«Дорогой и любезный брат мой Драго!
Послушался я, стало быть, нашего батю, который определил тебя как старшего в четники, а меня, младшего, направил в партизаны. Оторвал он меня от скотины и послал к партизанам как есть — гола и боса. Дескать, в таком виде больше мне будет у партизан почета и уважения. Партизаны, мол, к бедняку особое уважение имеют.
Иди, говорит, Милош, сокол мой! Не худо нам и на той стороне заручиться поддержкой своего человечка. Так что в случае, ежели партизаны одолеют, ты нас под защиту возьмешь, а ежели четники пересилят — тут, смотришь, Драго подоспеет.
Брат мой Драго! А на сердце камень у меня лежит тяжелый. И еще в голове у меня сомнение из-за турок. Этих самых турок тут целых два человека, и, глядючи на них, особо к ночи, ох как тошно делается мне: боюсь, но прирезали бы они меня сонного…
Поскольку ты со своими четниками стоишь теперь на селе, присмотри за Зекулей. Такой коровы днем с огнем не сыскать, телята от нее недаром на всю округу славятся. Как только мои партизаны захватят село, тут уж я расстараюсь оберечь нашу Зекулю.
Отпиши, как вы там поживаете и какая кормежка в вашем войске. А наш комиссар честит вас по-всякому и говорит, что вы предали родину.
На том ставлю точку. Зекулю береги как зеницу ока, а бате и матери поклон передай, а еще всем, кто мени помнит.
При сем остаюсь
«Дорогой мой брат Милош!
В штабе мне удалось выведать, что сегодня в ночь мы оставляем село, а завтра с утра его займут ваши партизаны.
Зекуля наша, благодарение богу, жива и здорова. И я ее, словно родную мать, берег, а теперь вот оставляю тебе и целиком на тебя полагаюсь, потому — ты и сам понимаешь — без короля и без королевства еще можно кое-как перебиться, а без коровы уж никак нельзя.
От итальянцев перепала нам малая толика муки да макарон, зато уж боеприпасов подкинули они нам — не счесть. А только скажу тебе по совести: стрелять мне по вашим партизанам нет никакой охоты, да куда подашься, ежели офицер за спиной стоит и вообще задаром кормить никто не станет.
Батя наказывает тебе перетерпеть всяких турок и католиков, потому что по нынешним временам свои люди должны быть в каждом войске, какое оно там ни есть. Потому как теперь такая неразбериха кругом творится — не поймешь, кто пьет, а кто платит.
А мать, как есть, целыми днями плачет, сокрушается, что брат по родному брату стреляет. Видит бог, я-то все больше в воздух палю, а вот с вашей стороны какой-то черт так и косит наших четников из пулемета. Видно, басурман какой-нибудь. Турки — они ведь добрые стрелки, и серба кокнуть для них одно удовольствие.
Жду ответа, как соловей лета. А Зекуля снова стельная, так что за мою приятную новость причитается с тебя магарыч.
Шлет тебе добрые пожелания