Страница 5 из 25
Гребёлки делали хотя и деревянные, но литовка с ними была довольно тяжела. Пацаном я пробовал брать грабки в руки, они мне казались почти неподъёмными. А ведь на грабки косили в основном женщины. Кашивала колхозные хлеба и моя мать. У меня перед глазами до сих пор стоят наши деревенские косарихи. Вот они идут друг за другом, взмахивая в лад грабками, как заведённые, потом останавливаются, словно по команде, достают из подвёрнутых фартуков бруски и начинают править звенящие литовки. А затем снова идут косым строем, наступая друг другу на пятки. И со стороны кажется, что грабки сами взлетают над ржаной стеною, выкашивая в ней очередной прокос.
Косовица хлебов — тяжелейшая страда. И если я скажу, что некоторые женщины выхлёстывали в день по гектару, многие нынешние читатели не поверят мне. Особенно юные. Да, теперь таких косарей уже нет. И, наверное, не будет. Они остались в той далёкой и загадочной колхозной стране, где люди добровольно сгорали на работе, как свечи. Притом работали почти бесплатно, за символический трудодень. Работали, как оказалось, впустую, ибо во многом труды их сегодня развеяны по ветру…
А всем ли нынешним читателям понятен смысл присловья, взятого мною в заглавие: «Коси, коса, пока роса, роса долой, и мы — домой»? Ведь тут не одна игра слов, а целая наука.
Прошлым летом поленился я накосить охапку сена на даче, чтоб было чем на зиму погреб закрыть. Думал: рядом поля сельских хозяйств, осенью возьму, как другие, навильничек бросовой соломы — и обойдусь. Однако, убрав хлеб, крестьяне тотчас увезли и солому, очистили жнивьё до последнего клочка. Так что, когда ударили морозы, мне ничего не оставалось другого, как идти в лес и косить гривки пожухлой травы. Вскинул литовку на плечо и пошагал — в ноябре! — на сенокос. Соседи проводили меня долгими, недоуменными взглядами: мол, крыша у мужика поехала.
А и верно, не косьба была, а мука. По сухой и жёсткой траве литовка скользила, как по проволоке. Но всё же с грехом пополам наколотил я мешишко травы. Иду обратно. Сосед смотрит через забор и, усмехаясь, напоминает мне то самое присловье: «Коси, коса, пока роса…» И действительно, не зря ж косить начинают как можно пораньше, едва травы в цвет пойдут, и в луга выходят чуть не с солнцем, по росе. Молодая трава, да ещё увлажнённая обильной росой, бывает особенно коской, то есть мягкой и податливой. Она легко срезается и ровно ложится в рядок на чистейшем прокосе. Потому же и дождь косарю не помеха, как это увековечено ещё в одной народной пословице: «С косой в руках погоды не ждут».
В заключение осталось заметить, что в крестьянском обиходе с косою связано немало преданий и поверий. Помнится, в былые времена существовал в селе такой обычай — вделывать в избяной порог старую косу. Считалось, что она охраняет дом от злых людей, от напастей и вообще приносит счастье семье, как найденная на дороге подкова. И даже отодвигает встречу с нею, с Безносой, которая, как известно, приходит за жертвой со своею косой.
Пилил пилила на пиле
Помнится, в ряду сувениров, предлагаемых нашими магазинами, частенько мелькала двуручная пила. Не настоящая, конечно, игрушечная, сувенирная, но сделанная с удивительным подобием и ловкостью. Всё у неё было, как у настоящей: и сама металлическая пластина «с брюшком», и зубья по ней, и деревянные ручки по концам, вставленные в гнёзда-хомутики, которые держались на мизерных заклёпочках, достойных Левши. К тому же пила была врезана в неошкуренное берёзовое бревёшко, укреплённое на козлецах с четырьмя ногами и «рогами».
Но всё же, видимо, главный замысел изобретателя этого неожиданного сувенира скрывался не в изящных козлах и даже не в пиле как таковой, а в надписи, броско выгравированной по её полотну: «Пили, но знай меру!» Именно эта ироническая надпись особенно нравилась мужчинам, и они охотно покупали сувенирную пилу, чтобы подарить своим жёнушкам в день рождения или к 8 Марта с прозрачным намёком. Получали такой назидательный подарок и юные невесты от дальновидных женихов.
Должен заметить, что почему-то вообще вокруг пилы немало присловий, прибауток игривых и шутливых: «Брюзжит, как деревянною пилою пилит», «Рыба-пила. А кто не пьёт?», «Где пила, там и гуляла». Хотя, казалось бы, она — вполне серьёзный инструмент и на общественном производстве, и в домашнем обиходе. Да и работа с пилою — отнюдь не прогулка. Более того, мне, выросшему в селе и познавшему с детства все крестьянские работы, до сих пор одной из самых трудных представляется именно пиление вручную. Дело это не просто тяжёлое, но ещё и монотонное, однообразное: ширык-ширык, ширык-ширык… И так — до бесконечности. Ведь на зиму, для отопления обычного сибирского дома, какой был у нас, требовалось более двадцати кубометров швырковых дров, то есть поленьев. И всю эту прорву напиливали мы с отцом двуручной пилой, к тому же — летом, в изнурительную жару, а в лесу — ещё и при неотвязном гнусе.
Ради истины надо сказать, что в народе не забыта и эта сторона общения с пилой. Она отражена в таких поговорках, как «не отдувшись, не перепилишь», «пилить пилою — гнуться спиною», и многих других. А занудное однообразие пиления — в названиях, скажем, целого семейства перепончатокрылых насекомых — «пилильщиков» (вроде кузнечика, методично «пилящего» в траве) или птицы — канюка, которого в наших местах часто называют пилюком. Да и о человеке-зануде, любящем читать докучливые нотации, обычно говорят, мол, та ещё пила… На что и намекал сувенир, описанный выше.
Но всё же работа с поперечной пилой, при всей её тяжести и монотонности, кажется детской забавой против орудования пилою вдольной, или продольной. Помнится, я был поражён, даже потрясён в детстве, когда впервые увидел возле сельской столярки такую картину. На высоченном помосте, установленном на столбах, лежало длинное сосновое бревно, и два человека, один стоя наверху, другой — внизу, на земле, пилили его не поперёк, а вдоль, начав с комлевого торца и медленно продвигаясь к вершине.
И пила у них тоже была необыкновенная. Не столь брюшистая, как поперечная, но зато огромная по длине и словно бы расширяющаяся кверху. И не с прямыми, а с косыми крупными зубьями, книзу идущими взадир. У неё также было две ручки по концам, но только они не стояли, а «лежали», укреплённые горизонтально, и продольные пильщики держались за них двумя руками. Верхний пильщик лишь как бы затаскивал пилу на леса холостым ходом, а потом она стремительно шла книзу, увлекаемая собственным весом и низовым пильщиком, и при этом из-под неё струями брызгали душистые опилки.
Мне и теперь кажется просто чудовищным этот каторжный труд продольных пильщиков, вручную разрезавших брёвна на доски. Ведь, представьте себе, для получения всего одной пяти-шестиметровой доски надо было пройти рез длиною в десять-двенадцать метров. Это значит — поднять и протянуть пилу вниз много сотен раз. Но вот, поди ж ты, не боялись трудов мужики, пилили и тёс, и плахи, крыли крыши и ставили заборы (по-нашему, заплоты), даже деревянные тротуары настилали во дворах и вдоль деревень.
Между прочим, когда я, удивлённый зрелищем продольного пиления, рассказал об этом отцу, он понимающе кивнул и вскоре сделал мне забавную игрушку — продольного пильщика. Это был плосковатый деревянный человечек, вырезанный из доски. В руках, вытянутых вперёд, он держал продольную деревянную пилу, середина которой была подвязана к поясу коротким ремешком, а конец завершался подвешенной четвертьфунтовой гирькой. Вместо ступнёй на расставленных ногах пильщика были округлые культи, скошенные назад. И вот, стоило этого деревянного человечка пристроить на край стола или скамьи и качнуть, как он, движимый гирькой-противовесом, начинал методично кланяться, «пилить», покуда не затухала инерция.
Пильщик тот мне чрезвычайно понравился. Я не замедлил показать его своим друзьям. И вскоре у многих из них появились подобные. Мы даже стали таскать их в школу и на переменах устраивать соревнования, чей пильщик пропилит дольше всех. Надобно сказать, что отцовский долгое время держал первенство, пока заложенные в нём секреты соотношения размеров пилы и пильщика, а также тяжести гирьки не были разгаданы. Замечу, что это была вообще моя первая настоящая игрушка, которую сделал мне отец, вернувшийся с фронта. Тогда в магазинах игрушек не водилось. А если и появлялись изредка, то крестьяне не спешили тратить скудные деньги на «баловство».