Страница 15 из 25
На удивление наглядное и точное описание. Мне к нему в сущности нечего добавить. Напомню только для нынешних книгочеев, особенно из юных, что длина аршина — примерно 72 сантиметра (точнее 71,12, или по-старинному 16 вершков). И ещё уточню, что названий рукоятки граблей, кроме выше упомянутого грабловища, существует множество. Мне, к примеру, доводилось слышать, как ручку называли то грабелина, то грабелище, то грабельник или даже почему-то чивильник. В наших же местах её чаще называют граблёвищем. Уж не от «граблёуса» ли из той байки? Шучу, конечно..
Для меня граблёвища такие же родные и привычные, как топорища, косовища или виловища, ибо в юности мне приходилось участвовать в их изготовлении. По крайней мере, ездить с отцом в лес на поиски подходящих деревьев для граблёвищ. Как и ручки для многих других крестьянских орудий, их делают в основном из берёзы. Во всяком разе, — в нашенских сибирских краях, ибо другие растущие у нас деревья — осина, сосна, ель, пихта, а тем более лиственница — для них не сгодятся. Первая из-за слабой, мягкой древесины, остальные из-за мутовчатого расположения сучьев — по этим мутовкам палка быстро ломается. Тем более, что на граблёвище берут дерево тонкое, молодое, а в нежном возрасте древесина у большинства пород хрупкая, тоже слабая. Тут на выручку мастерам снова приходит наша берёзка, которой трудно сыскать равную замену по любым качествам — по плотности, и крепости, и гибкости. Могут, конечно, при большой надобности сойти черёмуховые либо таловые деревца, выросшие в глухом колке, где они бывают отменно длинными и гладкими, но сойти лишь за второй сорт и в порядке исключения.
Хотя и берёзка далеко не каждая может претендовать на роль граблёвища, а лишь тонкая, высокая и стройная, без больших сучьев до самой макушки. Такие тоже растут только в самых тенистых и густых лесах. В виде подлеска.
Заготовки для граблёвищ проходят тот же путь, что и предназначенные для косовищ, метловищ и прочих рукоятей к домашним инструментам: их сначала шкурят, сушат, потом обстругивают и пускают в дело. С той однако разницей, что на сей раз ошкуренную соковину заранее надкалывают с комелька, примерно на вершок, расклинивают и затем вместе с распоркой ставят сушить под навесом. Вилочка эта после сушки остаётся неизменной, «фиксируется», скажут технари, на неё-то потом и насаживают колодку с зубьями. Такая насадка на рогатинку, согласитесь, более прочна и устойчива, чем просто на торец палки, как у какой-нибудь швабры. А прочность и устойчивость граблям при довольно широких плечиках колодки необходимы крайне, иначе они расшатаются быстро и выйдут из строя. Ведь на них ложится серьёзная нагрузка: ими, как уже сказано, боронят, ровняют на грядках, на делянках землю после вспашки и копки, а ещё чаще гребут, сгребают, ворошат сено или солому, что тоже требует немалых усилий, ибо срезанные стебли цепляются за щетину прокоса.
Вот и всплыло оно само собой, корневое слово «грести» (гребут), от которого родились наши грабли. Хотя в русском, на диво богатом-тороватом языке, имеются и другие глаголы, вроде бы даже более близкие к граблям — «граблить» и «грабить» (грести граблями), но они всё-таки мне кажутся не первородными, а скорее производными от граблей. Особенно — первый. Второй же любопытен тем, что открывает целый свод слов уже с другим, далёким от описываемого орудия смыслом: грабить — в значении отнимать силою, обирать кого-либо разбоем. Отсюда и грабёж, и грабитель (разбойник и наглый взяточник), и грабазда, грабузда — большой любитель присвоить, прихватить, «приватизировать» чужое; и такие выразительные глагольные формы, как грабастать, грабаздать, грабуздать и даже грамаздать… Но это уже, как говорится, другая история, и мы её развивать не будем. Подчеркнём лишь, что и в основе грабительства лежит слово грести. К себе, понятное дело. Что отмечено, между прочим, в народном присловии: «Только курица от себя гребёт» (остальные, дескать, к себе). Или: «Отруби руку по локот, она всё к себе гребёт-волокёт». Эту цепочку родственных слов тонко уловил и точно передал в одной из поэм Владимир Маяковский:
Очень выразительный словесный ряд получился у него.
Но мы, пожалуй, вернёмся к нашим граблям. У нас ими предпочитают «грести», редко кто скажет граблить или грабить. А гребут преимущественно сено. И когда, помнится, ехали сельские люди на сеномётку, сидя в телегах, то позади из накидашек торчали наряду с вилами обязательно и грабли. Да и теперь, наверное, сенокосы без них не обходятся, при всём техническом вооружении современного крестьянина. Конечно, подсохшую траву из-под сенокосилки, рассеянную по всему проходу пилы, никто ручными граблями не собирает. Такую и в наше время больше сгребали механически — конными граблями, агрегатом на огромных железных колёсах со спицами чуть не в рост человека. И помнится, когда о громах, грохотавших на Ильин день, богобоязненные селяне говорили, что это сам Илья-пророк раскатывает по небу на железной колеснице, то она представлялись мне именно в виде конных граблей… А ныне сплошь и рядом действуют тракторными — цельной машиной на резиновом ходу и с разными премудростями для дистанционного, прямо из кабины трактора, управления ею. Прежде всего — рабочей частью, которой у неё, как и у всех граблей, являются «загребущие» зубья. Но ведь и ныне косят траву не только сенокосилками, а и косами — особенно в логах, на лесных опушках, где с машиною не очень развернёшься. К тому же после косы остаётся кошенина не в расстил, а в виде валков травы, с коими удобней управляться ручными граблями. Частенько валки эти, не успев просохнуть, попадают под дождь, и тогда их приходится ворошить, переворачивать, а здесь уж без ручных граблей вообще не обойтись.
Тех, кто работает граблями, любыми, обычно называют гребельщиками или гребельщицами, если это женщины. Кстати, грабли вообще инвентарь по преимуществу женский. Во всяком случае, у нас в сенокосную пору ими чаще всего работают женщины. Копнят и ворошат сено, подскребают за волокушами и вокруг стогов после их «завершения». Почему — женщины? Да потому, наверное, что грабли всё же не самый тяжёлый инструмент на сеноуборке, однако требующий отменной поворотливости и ловкости в обращении, а этими качествами женщины заведомо превосходят мужчин.
Пожалуй, боле всего ловкость да поворотливость нужны подскрёбщицам — работницам, которые, следуя за накладчиками волокуш, поддевающих копны вилами, подскребают остатки сена и собирают в кучку, чтобы их последним зачистительным навильничком уложили на волокушу. Всё это похоже на настоящий конвейер, придуманный нашими крестьянами задолго до хвалёных американцев. Копновоз на лошади с волокушей едет вдоль сенных копён, накладчики «ходом» подхватывают их на вилы и кладут на волокушу, а подскрёбщица быстренько подбирает все клочки сена за нею, зачищает покос «до чисточки».
Из всех подскрёбщиц, с которыми довелось работать в сеноуборочных звеньях, мне более всего памятна почему-то Анна Эйснер, сухонькая молодая женщина из поволжских немцев, сосланных к нам в годы войны. Может, потому, что она была самой проворной и лёгкой на ногу. Так и вижу её — в стареньком ситцевом платье, в белом платочке, повязанном низко на лоб, и в сандалиях с белыми же носочками, мелькающими среди сенных копён и зелёной отавы. Чаще других её назначали подскрёбщицей ещё и потому, что была она, пожалуй, самой безответной и безотказной в любой работе. Подскребать за волокушами охотников находилось немного. Эта хлопотная и утомительная работа почему-то оплачивалась более чем скромно. За всю беготню с граблями от «светнадцати до темнадцати», как грустно шутили крестьяне, полагались каких-нибудь полтора трудодня. Меньше платили только нам, мальчишкам-копновозам. Но всё-таки Анна изо дня в день безропотно соглашалась на такую разнарядку бригадира, чему все мы в звене были искренне рады, потому как более быстрой подскрёбщицы, прямо-таки летающей с граблями в руках, наверное, не существовало на белом свете. К тому же она отличалась и лёгким, дружелюбным характером.