Страница 13 из 53
Внутреннее движение твоей биографии обуславливалось неизбывным желанием получать, как можно меньше давая взамен. По этому принципу ты строил свои отношения с обществом, с родными, даже с Ризаевым. Крупного стяжателя из тебя не вышло, помешали лень, страх перед наказанием. Ты превратился в безнаказанного воришку, обкрадывающего всех и вся, в том числе и собственную жизнь. Если бы не стечение обстоятельств, твоя воровская сущность так и не вылезла бы наружу. Впрочем, тут я, наверное, ошибаюсь, природа не терпит несоответствия формы и содержания, все равно приходится держать экзамен на однородность. Ты его выдержал, подтвердив, что форма все-таки определяется содержанием. По привычке ты начал с кражи безнаказанной, обокрал поверившего тебе человека, свою будущую жену. Потом сделал следующий шаг: залез в карман, уже охраняемый законом, и стал преступником. Переход был чисто символическим, тебе не пришлось отказываться ни от лени, ни от трусости. Действовал и рисковал кто-то другой. Свой собственный риск ты свел до минимума. Стоп. С этого момента возникает основной вопрос: «Как в соответствии со своей индивидуальностью ты должен был поступить дальше?»
Как выяснилось, ты не растерялся после поимки Ризаева. Арест сообщника, конечно, пугал, но страх и растерянность — разные понятия. Ты понимал, что Ризаеву не имело смысла тебя выдавать, и поэтому едва ли сгоряча избавился от прямых улик первым попавшимся способом. Улики представляют собой ценности на сумму до пяти тысяч рублей, и расстаться с ними с бухты-барахты не в твоем характере. Может быть, даже испуг сменился радостью: ведь теперь все принадлежало тебе одному. Только нужно на время избавиться от вещей, чтобы они не стали доказательствами твоего соучастия в кражах; кто знает, как поведет себя этот рецидивист в дальнейшем, да и милиция сейчас начеку. Куда ж ты их дел, соблюдая условия: не продавать, не оставлять дома, но надежно сохранить?
Я по-шахиновски стал чертить на бумаге, так сказать, мыслить графически. Схемы не получилось, правда, не по моей вине. Связей Гандрюшкина с внешним миром едва хватило на изображение треугольника: дети — Валя — случайные знакомые.
Линии, соединяющие его с детьми и Валей, я решительно перечеркнул. Оставалась третья. Но разве мог Гандрюшкин довериться просто знакомым? Отдать пять тысяч в таком подозрительном эквиваленте, да еще под честное слово. Порядочный догадался бы и не принял, а прохвост просто-напросто присвоил. Поэтому Гандрюшкин мог рассчитывать только на себя.
Закопал в поле за городом или спрятал на какой-нибудь стройке? Слишком легкомысленно. И как вообще он умудрился вынести из дома такое количество краденого? Понадобился бы чемодан внушительных размеров. Я живо представил себе изумление соседей. Подобный торжественный выезд не мог не запомниться, и вся хитроумная комбинация, затеянная на случай нашего появления, теряла смысл. Вещи он скорее всего уносил по частям в сетках, в карманах, под пальто. Только куда? Не телепортировал же он их на Эльбрус…
И все-таки Гандрюшкин нашел что-то реальное и, судя по его уверенности, вполне надежное. Если про забытое слово говорят, что оно вертится на языке, то отгадка «вертелась в моем сознании». Однако утомление от прошедших суток сказывалось все больше, и мысли, ускользая из-под контроля, вместо того чтобы сосредоточиться, разбегались черт знает по каким закоулкам. Я поборолся еще минут десять и провалился в небытие.
Наутро мне сообщили, что я во сне мычал, метался, один раз даже сел. Выразили опасение, что, если я опять явлюсь только послезавтра, начну спать стоя. Меня действительно замучили сны, вот что значит углубляться в психологию гандрюшкиных.
Наскоро запивая бутерброды горячим кофе — с утра он дает хороший заряд бодрости, — я мысленно составил прогноз на сегодня. Делать это вошло у меня в такую привычку, как у некоторых прослушивать ежеутренние сообщения о погоде. Выяснилось, что ничего светлого не ожидается, наши информационные резервы иссякли, придется готовить оперативную комбинацию.
Перед тем как выйти из подъезда, я сунул палец в нашу ячейку почтового ящика и в который раз подумал, что газеты лучше покупать в розницу: почтальоны упорно не желают приносить их с утра, недаром лентяй Гандрюшкин работал почтальоном. Почтовый ящик вызвал цепную реакцию ассоциаций: почтальон — Гандрюшкин — почта — посылки. Кому? На этот вопрос я ответил еще вчера: себе. Куда? Скорее всего куда-нибудь поближе, в Баку, например. Главпочтамт, Гандрюшкину, до востребования.
Прогноз не оправдался, в горотдел я вошел с хорошим настроением.
— Нам придется… — едва поздоровавшись, начинает Рат.
— Не придется. По-моему, не придется, — тут же поправляюсь я.
— Что-нибудь новое?
— Нет, — сказал я. — Все дело в ассоциативном мышлении. Я добросовестно выполнил указание начальника: думал даже во сне и наконец, кажется, догадался, как поступил Гандрюшкин с вещами.
— Ну, ну… — улыбается Рат. Он привык, что за подобными выкладками у меня скрывается что-то существенное.
Зато на физиономии Абилова словно вспыхивает электрическое табло с таким примерно текстом: «Начхать мне на твои ассоциации, и вообще таких несерьезных товарищей я бы гнал из милиции».
К моей гипотезе Рат поначалу отнесся с недоверием. Я, горячась, приводил все новые доводы, даже изобразил Гандрюшкина, аккуратно, стежок за стежком обшивающего посылку по всем почтовым правилам.
Моим союзником неожиданно оказался Абилов. Когда Кунгаров усомнился, что посылка может вместить такое количество вещей, он убежденно воскликнул:
— Значит, их было две!
О количестве посылок в связи с ограниченностью вместимости я не задумывался. Осознав, что решение вопроса «Как поступил он?» может прийти через личность Гандрюшкина, я впал в другую крайность, и вещи потеряли для меня свои конкретные материальные признаки.
— Думаешь, отправил под вымышленной фамилией на свою собственную до востребования? — сдается Рат. — Можно спокойно подыскать покупателей…
— Не боясь никакого обыска, а потом, когда шум уляжется или мы убедимся в его непричастности…
— …Заняться реализацией.
Мы перебиваем друг друга, но логика поступков Гандрюшкина от этого не нарушается.
— Как просто и надежно придумано, — искренне восхитился Абилов, словно вещи были уже найдены. — Какое образование у этого сторожа?
— Статистика показывает, что образование и преступность находятся в обратно пропорциональной зависимости, — сказал я. — Просто он служил на почте.
— Ну что ж, бери шахиновскую машину. Три почтовых отделения, может, в каком и повезет. Если, конечно, тебе все это не приснилось, — сказал Рат.
— Меня смущает другое, — вдруг сказал Абилов, — как мы все это задокументируем?
— Очень просто, — ответил Рат. — Асад-заде вынесет постановление о выемке, прокурор утвердит, возьмем Гандрюшкина…
— Я имею в виду оформление по нашей, оперативной линии, — недовольно перебивает Абилов. — Ведь никаких мероприятий в связи с посылками не проводилось. Просто догадались, и все.
Оказывается, его мучила невозможность увязать данный случай с исполнением требований, предъявляемых к работе уголовного розыска.
— Ну ладно, я займусь этим сам, — словно освобождая нас от главной непосильной ноши, заявил он.
Уже в машине я прыснул от смеха: подумал, как Абилов бьется сейчас над документальным оформлением чужой догадки. Да, он держится в центральном аппарате только потому, что непосредственное начальство не видит его в работе.
Не повезло во всех почтовых отделениях. В последнем я просмотрел корешки квитанций два раза. Отправлений на имя Гандрюшкина не было. Неужели действительно приснилось?
— Теперь куда? — спросил шофер, но я опять вылез из машины.
Вернувшись на почту, я стал смотреть документы на получение. И снова безрезультатно. Вот тебе и ассоциативное мышление, недаром его так трудно задокументировать. Но начатое надо доводить до конца, эта привычка из моего актива.