Страница 11 из 53
Через полчаса Рат вернулся с пожилой домохозяйкой и дворником, подмигнул нам: порядок. Пока следователь Асад-заде их допрашивал, я подготовил людей для опознания.
Уже по предварительным описаниям соседей стало ясно, что речь идет о Ризаеве. Опознание прошло без неожиданностей. Отличие в показаниях свидетелей касалось только времени появления Ризаева у Гандрюшкина: домохозяйка заметила постороннего на день раньше — на то она и женщина.
Перед уходом в камеру Ризаев попросил очередную порцию сигарет, задумчиво сказал:
— Докопались все-таки, а… Прям как в кино. — В дверях опять остановился. — Неужель по платку определили?
— Может быть, теперь все как следует расскажешь? — ответил я вопросом на вопрос.
— Не, начальник. Я свое рассказал, теперь пусть хрыч рассказывает.
Рат хотел тут же ехать за Гандрюшкиным, но позвонил Шахинов и попросил всех нас к себе.
Выслушав Кунгарова, Шахинов обратился ко мне:
— Вы убеждены, что Огерчук не имеет к этому отношения?
— Непричастность прачки у меня тоже вызвала сомнения, — подхватывает Абилов.
— У меня нет никаких сомнений, поскольку я ее совершенно не знаю. — Шахинов может быть резким, не повышая голоса. — Просто я хочу знать, уверен ли в этом инспектор?
— Огерчук послужила преступникам невольным источником информации, не больше.
— Теперь в отношении сторожа общежития…
Рат нетерпеливо заерзал и сказал, что с Гандрюшкиным не видит никаких сложностей.
— Гандрюшкин, конечно, признает, что Ризаев жил у него, это мы доказали, но кражи… — продолжал Шахинов.
— А вещи? Куда он денется, когда мы найдем вещи? — вмешивается Рат.
— А если не найдем?
— Как то есть не найдем?.. Не в катакомбах же одесских живет этот сторож. Продать их он тоже не успел. — Рат, ища поддержки, обернулся ко мне.
— Вещи должны быть у него, — сказал я. — Сумма денег, обнаруженная у Ризаева, немногим меньше украденной в целом у потерпевших. Значит, вещи и ценности ко времени последней кражи еще не были проданы. Едва ли между компаньонами существовал кабальный для Ризаева договор, по которому все они доставались Гандрюшкину, — роль первой скрипки не для сторожа. Скорее всего Ризаев вообще не докладывал ему о наличных, а основную добычу они, возможно, намеревались разделить пополам. Для продажи всех этих колец, ложек и отрезов после исчезновения Ризаева в распоряжении Гандрюшкина имелось два неполных дня, срок слишком маленький, чтобы найти подходящего покупателя.
— Все это, может быть, и так, — согласился Шахинов, — но, узнав об аресте Ризаева, Гандрюшкин мог предпринять что-то в первый же момент.
— Зачем ему торопиться? Он же понимает, что Ризаеву выдавать свое местопребывание невыгодно. По-моему, это нам тянуть дальше не имеет смысла, — раздражаясь от ненужной, по его мнению, проволочки, говорит Рат.
Запальчивость Кунгарова, как видно, не убедила Шахинова. Он все еще медлил с окончательным решением.
— Я думаю, мы слишком усложняем, — веско подытожил Абилов. — Это все-таки сторож, а не юрист. Даже я на его месте не вел бы себя иначе.
— Мне трудно представить себя на месте укрывателя краденого, — холодно улыбается Шахинов, — но отсутствие продуманного плана на случай неудачи с обыском меня беспокоит. Что ж, действуйте.
Действовали мы так: Кунгаров с Асад-заде поехали в прокуратуру за санкцией на обыск, а я приготовился к допросу доставленного в горотдел Гандрюшкина. «Ты о нем больше нас знаешь, — сказал Рат, — попробуй „расколоть“ сразу».
Дверь плавно отворилась, и на пороге появился человечек с фигурой подростка и лицом старика. Диссонанс этот усиливали явно подкрашенные брови и аккуратный пробор в набриолиненных редких волосах.
— Гандрюшкин, Михаил Евлентьевич, — медленно, с некоторой даже торжественностью сообщил он.
Я тоже представился и предложил Гандрюшкину, Михаилу Евлентьевичу, стул.
Он приблизился, но не сел. Оперся на спинку рукой, взглянул на меня, как сфотографировал, и резко склонил голову на грудь.
Всегда любопытно впервые увидеть человека, о котором уже сложилось определенное представление. В данном случае сходство между оригиналом и созданным в воображении образом оказалось настолько разительным, что я не удержался от улыбки. И впрямь артист.
— Унижен и оскорблен, но смеха вашего достоин. Пригрел перелетную птичку, а она змеей обернулась. Ужален я, ох как ужален. — Он вытащил заглаженный конвертиком платок, промокнул глаза.
«Ископаемое какое-то, — подумал я. — Провинциальный артист-неудачник конца прошлого века».
Гандрюшкин снова произвел фотосъемку, на этот раз несколько увеличив выдержку, — хотел узнать впечатление.
— А платочек вам Валя выстирала? — спросил я.
— Валентина Андреевна — моя невеста. Подробности эти… — Он запнулся. Как у всякого невежды, лексикон его был ограничен: слово «интимные» в нем отсутствовало. — …личные, — нашел-таки синоним, — к делу не относятся.
На его печально осуждающий взгляд, установленный на предельно длительную выдержку, я отреагировал совсем уж неприличным вопросом:
— Почему же вы невесте своей ничего из краденого не подарили: платочки вместе, а золото врозь? Или не про всех клиентов вам рассказала?
Гандрюшкин сел и съежился.
— Вы можете выдать краденые вещи до производства обыска, тем самым облегчив свою вину.
Я произнес эту официальную фразу бесстрастным тоном, втайне надеясь на успех. И ошибся. Меня обманул его подавленный вид, но как раз про обыск упоминать и не следовало. Наша догадка о сыгранной им роли в совершенных кражах явилась для Гандрюшкина обескураживающим откровением, но, услышав про обыск, он, видимо, снова почувствовал себя на прежних, заранее продуманных позициях. А позиции эти без обнаружения вещественных доказательств казались ему неприступными. И небезосновательно: при отсутствии вещей нет и укрывательства краденого, а пособничество путем снабжения информацией в данном случае трудно доказуемо — ведь мог же он делиться с Ризаевым, как и Валя с ним самим, без всякого умысла.
Михаил Евлентьевич выпрямился и твердо сказал:
— Я хочу прокурора.
Я разъяснил, что знакомство с прокурором состоится обязательно, когда Гандрюшкину будет предъявлено обвинение, если наши подозрения подтвердятся.
Потом я перешел к допросу по существу, и он тут же заявил:
— На ваши вопросы я хочу изложить сам.
Весь разворот протокола он заполнил на одном дыхании, будто по памяти шпарил. Я явно с ним просчитался, вернее, недооценил. Он оказался не так прост, как думалось.
А «изложено» им было вот что:
«Ввиду бедственного материального положения и крайне одинокой старости в свободное время после работы я согласился на временное проживание упомянутого в допросе гражданина по фамилии Ризаев который обманув мое доверие занялся преступными кражами и воровством тем навлек на меня тяжкое и обидное подозрение в присвоении вещей им украденных мною доселе невиденных и незнаемых как я предполагаю им то есть вором Ризаевым распроданных и пропитых…».
Дальше в том же высокопарном слоге и без знаков препинания он просил «для собственного очищения» произвести у него обыск и «со всем усердием» признавал себя виновным в нарушении паспортного режима.
Теперь стало ясно, что украденных вещей в квартире Гандрюшкина нет и найти их, когда игра пошла в открытую, будет нелегко.
Я сказал об этом вернувшемуся Рату. Он потребовал сигарету, затянулся, с непривычки поперхнулся дымом, выругался.
— Как ты думаешь, чем этот тип занимается сейчас в коридоре?
Я пожал плечами.
— То-то… С карандашом в руках штудирует УПК[1]. Как тебе это нравится? У него с детства интерес к юриспруденции, — пояснил Рат.
— Болезненный.
— Именно. Значит, вещей у него уже нет, говоришь…
Рат смял окурок.
— Поплакались, и ладно. Отступать поздно. В конце концов, в квартире, где жил Ризаев, мы просто обязаны произвести обыск.
1
Уголовно-процессуальный кодекс.