Страница 33 из 298
Но внутри каждой такой спецоперации не может не возникать и не проявляться еще хотя бы одна (как правило, далеко не одна) закрытая лоббистская группа. Для которой, в принципе-то, все неважно, лишь бы в подготавливаемых в рамках спецоперации законах была та или иная, кровно интересующая ее, маленькая строчка. В итоге на сегодняшнюю нашу действительность накладывается еще и противоречивая, конфликтная, лоббистская специфика.
Все это вместе рождает видимость гигантской деловой активности. А по сути, является организационным хаосом.
Но самое важное в этом хаосе то, что никто из его участников не понимает цены слова. А она совсем не так мала, как кому-то кажется.
Вот один пример.
Когда глава государства говорит, что он менеджер, нанятый народом для осуществления неких функций, то, на первый взгляд, это замечательная фраза, которая модернизирует российский политический язык. А если не на первый взгляд?
Ведь слова всегда имеют контекст и, будучи произнесены, тянут за собой все контекстные ассоциации. И на самом деле данная лексика означает следующее: государство тем самым "как бы" приравнивается к хозяйственной или иной – любой – корпорации.
Но если речь идет о корпорации, то сразу следует цепь ассоциаций, в числе которых акции, акционерный капитал и его распределение, прибыли на акции и, наконец, "ликвидность" (рис. 1).
Ведь если данный человек – просто менеджер, то, по определению, главная и единственная его задача (в рамках сегодняшних массовых представлений) – обеспечить максимальную прибыль конкретных нынешних акционеров. Пусть даже акционерами в данном случая является все, ныне живущее, население России.
У меня возникает вопрос: если сегодня, допустим, окажется, что можно продать Россию за 15 трлн. долл. и всем 150 млн. ее жителей выдать по фантастической для большинства сумме, равной ста тысячам долларов, будет ли от этого счастливо население? Прав ли будет "менеджер", принимающий такое решение?
И означает ли это, что мы, в принципе, можем продать Россию? Не фигурально, а буквально!
Я хочу получить ответ на этот вопрос: можем или не можем? А если не можем, то почему.
Мне на интернет-сайтах приходилось отвечать людям, которые говорили: "Очень даже можем!" Главное, мол, – простое человеческое счастье. Берем эти 15 трлн. Даем каждому по крупной сумме денег – на семью, в среднем, выходит по 300-400 тыс. долл. Отдали эти деньги, и люди либо купили себе домик, завели хозяйство, либо занялись бизнесом, либо уехали за границу, благополучно живут. В любом случае, они не бьются в нищете, им хорошо.
Так почему же Россию нельзя продать – при такой-то высокой ликвидности и если всем будет хорошо?
У заданного мною вопроса есть единственный ответ. Россию нельзя продать только потому, что она не корпорация, а ее глава не менеджер. Государство неликвидно.
Россия вечна. Трансфинитна. Чтобы это понимать, в сознании должна возникнуть единственная категория, которую у нас никто не вводит в оборот и не рассматривает. А она такова: в числе этих акционеров находится не только ныне живущее население РФ, но и все ее будущие поколения и, главное, все ее мертвые… Помните у Высоцкого: "Наши мертвые нас не оставят в беде"? Помните кинокадры недавней потрясающей трагедии, когда изгоняемые под угрозой поголовного уничтожения из родных мест сербы увозили с собой, иногда просто уносили, гробы предков?.. Так что вопрос мой далеко не прост…
Значение и ценность коммунистической идеологии не в том, чтобы на ее догматах так или иначе "строить" массы и элиту. Ее значение в том, что двадцатилетний лейтенантик, идя в атаку, хранил на груди партбилет и пуля пробивала его вместе с сердцем…
Такая смерть и является онтологической ценностью для идеологии. Никакой другой онтологической ценности нет. Ценность здесь измеряется понятием "жертвы". А жертва обладает ценностью постольку, поскольку мы, веруя или нет, существуем в христианской культуре. И поскольку для нас, людей этой культуры, – веруем мы ли нет – несомненна онтологическая, абсолютная ценность другой Жертвы. Высшей и тоже принесенной "за други своя".
Если этого нет, ничего дальше сторонникам "менеджерского" отношения к жизни объяснить невозможно. Я не религиозный человек. Но я принадлежу к этой культуре и ее системе ценностей. Для меня категория жертвы обладает абсолютной ценностью. Если есть рядом другие идеологии, в которых жертвы не обладают абсолютной ценностью, я не знаю, как они толкуют принципы существования государства на земле.
Теперь о методологическом смысле нашего рассуждения. Что я сейчас сделал с этой проблемой? Я ее трансцендентировал. Мне предложили имманентную "прагматическую" конструкцию, где нет категории "цена слова", а есть "менеджер" и далее корпорация и все с ней связанное. Но ведь тут же, в системе этих слов, естественно, выползает и "ликвидность".
Спецслужбистские бюрократические прагматики не понимают, что, играя со словом "менеджер", можно попасть в ситуацию, когда мало не покажется! Что у этого слова есть цена. Что выпущенное однажды, оно начинает самостоятельно жить, работать, как крыса прогрызать смысловые дыры… Они не осознают веса политической лингвистики, а также значимости трансцендентального измерения в жизни.
Там, где фигурируют "наши мертвые", там возникает ценность Родины и государства. Мы умрем, а Россия вечна. И мы да пребудем в ней вовеки. Иначе говоря, Россия есть держатель акционерного потенциала нашего бессмертия. А еще никто не сумел пока конвертировать бессмертие в смерть. Если Россия бессмертна и если она адресует к потенциалу нашего бессмертия, то акции бессмертия нельзя продать в обмен на жизнь. Вечность вообще нельзя продать, поскольку нельзя продать бесконечное за конечное. Сколько стоит бессмертие? Неизмеримо много оно стоит – по определению. У него нет цены. В соответствии с этим, все, что к нему причастно, тоже цены не имеет.
А как только все, включая такое бессмертие, приобретает цену, человечество рушится. Ибо высший слой человеческого бытия состоит именно из того, что бесценно, что принципиально выведено из сферы купли-продажи.
И чем больше мы расширяем эту сферу, чем быстрее интенсифицируем акты купли-продажи, тем крепче, жестче, надежнее мы должны беречь тот слой, в котором никакие акты купли-продажи недопустимы. Естественно, что сфера, где совершается купля-продажа, будет давить на сферу, где этого не происходит. Но для того и существует культура, как непреодолимый защитный барьер, который ограждает и предупреждает: "Вот это уже не продается!"
Вот за что необходимо бороться, вот где надо наступать и выигрывать наступление. Ибо это главный фронт – борьба за человека и человечность.
Но тогда, соответственно, не может быть борьбы против разрушения государства – вне трансцендентальной политики, эстетики, философии и пр. Нельзя выстроить имманентно-прагматическую философию и т.д. и в пределах ее вести борьбу за государство. В этих пределах государство бессмысленно или, точнее, всегда небесспорно! В любой момент может возникнуть та рациональная "прагматическая" черта, за которой его выгоднее ликвидировать.
Поэтому никакая (еще раз подчеркиваю, никакая!) живая подлинная жизнь системы государственной безопасности не может быть развернута в имманентно-прагматическом философском ключе. И не должна быть отрезана от философии вообще. Потому что, как только она отрезается от философии вообще, а внутри нее образуется некая имманентно-прагматическая делянка, государственная безопасность как категория уничтожается вместе с самим понятием "государство".
Если это происходит, тогда надо переопределять понятие "государство". То есть определять его как корпорацию и рассматривать его ликвидность. А если сделать так, то я берусь доказать, как дважды два, что высокая ликвидность налицо и что все условия для ликвидации России созрели. И что это уже делается и что не надо никаких объяснений в духе "происков ЦРУ".