Страница 96 из 112
Однако же как ни сильно было это впечатление, но я чувствую, что я еще не вполне понимаю его и что придет для меня время, когда я яснее пойму весь ужас этого разрыва души с телом, — разрыва, после которого душа не только явится обвинительницею всех тех, кто мог быть ей полезным в жизни и не был полезным по себялюбивому забвению своего долга. Что сделал я для Ивана или для души его? Ровно ничего. А как бы мог я быть ему полезен при самой маленькой заботе о нем. Я только пользовался его услугою и всю его жизнь употребил на свою пользу.
Не только для Будущей Жизни, даже и для здешней я не сделал для него ничего, а покуда он был жив, я еще считал его виноватым перед мною то за то, то за другое! Господи! Буди милостив ко мне, грешному и даруй мне возможность, умение и силу устроить другое отношение между мною и людьми, мне подвластными!
20 марта. — Вчера я занят был исповедью и приготовлением к Причастию. Сегодня удостоился счастия сообщиться Святых Тайн.
Любовь к Богу и ближнему еще не составляют христианства, когда она не проникает и не обнимает всего человека.
Покуда человек вполовину христианин, вполовину эгоист, — до тех пор он грязь на пути Церкви к Царству Небесному. Только с той минуты, когда решительное и всецелое обращение сердца к Христу отрезывает все корыстные стремления и внушает волю, твердую до мученичества, — только тогда начинает в душе заниматься заря другого дня.
3 апреля. — Я был прерван в писанье журнала болезнью Николеньки, над которым провел ночь на 21 марта, боявшись крупа. Но Господь помиловал его без других лекарств, кроме сала внутрь и антимоньяльные каплите!;».
22 апреля. — Хомяков ввечеру читал свои стихи[132].
23 апреля. — Вторник у Кошелевых. — Возвращение.
24 апреля. — Обедня у Трех Радостей. — Был у священника. — Ввечеру у всенощной в семинарии.
25 апреля. — У обедни. — У Свербеевых. — У нас был один Бартенев[133].
26 апреля. — Писал о стихах Хомякова.
27 апреля. Суббота. — Поутру продолжал то же писанье. — Ввечеру ездил проститься с Коше левой.
28 апреля. — У обедни. — Стихи Хомякова переписывал. — Ввечеру Жуковская.
29 апреля. Понедельник. — Стихи Хомякова. — У Чаадаева.
30 апреля. — Корректура в типографии[134] и стихи Хомякова.
31 апреля. — Хлопоты о корректуре.
1 мая. — Те же хлопоты. — Обедал у Маминьки. — Вечер у нас Хомяков, Шевырев, Рейтерн и брат Николай[135].
2 мая. — Корректура. — Цеймерн[136]. — Весь день не обедал.
3мая. — Нынче подписал последнюю корректуру Исаака Сирина. — После обеда всенощная, потом ходил пешком к Дейбнеру[137] за картой. — Потом ездил в типографию выручать билет, посланный туда преждевременно.
20 мая. — Нынешний вечер провел у нас Голубинский. Замечательная развалина, которая почти уже совсем разрушается[138].
Из сегодняшнего разговора его замечательно то, что говорил о себе, как для него умственные занятия составляют его любимую жизнь, потому что недостаток жизни внутренней он заполняет этою наружною деятельностью. Так он называет свою умственную деятельность. И когда я ему заметил, что его ученая деятельность потому не может назваться наружною, что она посвящена мышлению философскому и богословскому, то он отвечал, что это мышление состоит из выводов и предположений, основанных более на чужих внутренних опытах, которых он сам не испытал, хотя любит говорить о них. По этому случаю он стал говорить о состояниях внутреннего видения испанской Терезы[139], которую он называет святою, и рассказал очень любопытное слово митрополита о ней и о Иоанне a Cruce[140], в котором митрополит видит отражение того же характера испанского, <в> особенности в области духовной жизни, какой выразился в мирской жизни испанским рыцарством.
Титульный лист издания творений преподобного Исаака Сирина. Москва. 1854 г.
Он повторил свой любопытный рассказ о несчастной кончине трех архиереев наших, участвовавших в Комиссии о отобрании имуществ у духовенства[141], при Екатерине, которым Арсений Мациевский[142] предсказал: одному, Дмитрию Сеченову[143], что он умрет лютою смертию, — другому, Гедеону Псковскому[144], что он не увидит своего города, и третьему, Амвросию Каменскому[145], что он умрет насильственною смертию, и что псы полижут кровь его, и тело будут влачить по полю. Так и случилось. Дмитрий Сеченов умер в жестоких страданиях: язык его распух и высунулся вон изо рта и от него исходила такая ужасная вонь, что служка его, который входил в его комнату, чтобы подать воды или помочь в чем-нибудь умирающему, не иначе мог входить к нему, как зажимая нос, и то с трудом. Гедеон после долгого пребывания в Петербурге возвратился в свою епархию и остановился в семи верстах не доезжая Пскова. Туда явилось к нему все духовенство города, чтобы поздравить его с приездом, а он назначил завтрашний день, чтобы въехать в город, а между тем сказал окружающим его: «Вот этот Арсений пророчил мне, что я не увижу моего города! А я уже почти в семи верстах от него и завтра буду там». Но между тем в эту же ночь он кончил жизнь. Конец Амвросия известен.
Лютая смерть Дмитрия Сеченова была, может быть, в наказание за то фальшивое свидетельство, которое он сделал о мощах святителя Димитрия[146], быв подкуплен раскольниками, ибо он первый был послан освидетельствовать их и не устыдился показать, что святые мощи сии будто предались гниению, что было совершенно фальшиво. По этому случаю митрополит Филарет сказал Голубинскому, что нет мощей, которые бы оставались нетленными во всей целости, но всегда есть какая-нибудь, хотя самомалейшая, часть, которая предается гниению как свидетельство земного несовершенства при благодати Небесной.
О кончине трех архиереев и о пророчестве Арсения подтверждал митрополит Платон[147], который хорошо знал их и очень уважал, особенно Гедеона, бывшего архимандритом Троицкой Лавры. Он постригал Платона и очень любил его. Митрополит[148] однажды, гуляя с кем-то по Вифанскому саду[149],— где в то время были пруды, — он захотел позабавиться и толкнул Платона в пруд. Платон окунулся совсем с рясою, а так как у него только и была одна ряса, то, выйдя из воды, он заплакал. Однако же, видя, как забавлялся его начальник такою шуткою над ним, он сам принял вид веселый и радовался, что мог послужить к удовольствию своего начальника! За это Гедеон на другой день привел его в свой гардероб, велел выбрать самую лучшую рясу и подарил ему ее, говоря, что это за то, что он переносит так благодушно шутки своих начальников. Тогда Платон хотя был еще очень молод, но был уже славен как проповедник и, особенно, как законоучитель в Москве, где он читал свои катехизические поучения в Заиконо-спасском монастыре[150]. Он был первый, который начал их читать по-русски. Прежде они читались не иначе как по-латыни. К Платону собиралось столько народу, что не только комнаты, но и крыльцо было наполнено. Матери прочили детей своих; все сословия наперерыв стремились слушать его. Тогда еще он был светский. После того уже его постригли и купали.