Фельетоны

…А в городе Одесса в послереволюционные годы жили два изумительных человека, неразливанные друзья. Оба они были архитекторами. Одного, грека, звали Вадим Компиони. Другого, еврея — Яков Огоновский. Ну, и, конечно, в тридцатые годы они почувствовали к себе недружелюбие со стороны чекистов. (Они, чекисты, не отличались любовью даже к себе самим, но к архитекторам по каким-то причинам — особенно.) Ввиду чего из самосохранения дунули друзья на Дальний Восток. Где грек стал главным архитектором города Хабаровска, а еврей — главным архитектором Хабаровского края. Но и там почувствовали архитекторы недружелюбие со стороны чекистов. Однако, люди дерзкие и развеселые, люди нестандартных решений, плечо к плечу пришли архитекторы к самому наместнику И. В. Сталина по Дальнему Востоку, к грозному товарищу Гоглидзе. (Ну, вроде тех наместников президента, которых учредил в России Путин.) И сказали:

— Нам хотелось бы работать для родины с полной отдачей сил, тогда как за нами осуществляется нервирующая слежка…

И товарищ Гоглидзе, выйдя из-за стола, отечески обнял архитекторов за плечи и сказал:

— Идите, товарищи, я распоряжусь. Идите и плодотворно работайте, не беспокойтесь. Когда будет нужно — мы за вами придем.

И надо же — так и не пришли. А Огоновский в войну главным инженером возглавлял то самое, что описал прозаик Ажаев в романе "Далеко от Москвы". Правда, в романе у прозаика грандиозную дальневосточную стройку осуществляли некие комсомольцы, хотя на самом деле там сложили головы тысячи дальстроевских ЗК. И Огоновский, как главный инженер не подлежащий досмотрам и шмонам, выносил на волю кипы писем заключенных, адресованных Иосифу Сталину: прошу отправить меня на фронт. Но был в этом изобличен и строго предупрежден.

А в шестидесятые годы этот удивительный, необычайной душевной красоты человек сказал мне в Хабаровске:

— Слушайте, я прожил на свете больше, чем две субботы, но кое-чего взять в толк не могу. Это новые, ваши времена, и вот пойдемте-ка…

Тогда он привел меня в парк на улице Ким Ю-Чена, где стоял самолет "Дуглас", для российской гордости именуемый, конечно, "ЛИ-2" Сама Плисецкая или же Уланова на пуантах, не измаравшись, не прошли бы к пилотской кабине, так многослойно аэроплан был засран внутри. Но мы всё равно достигли кабины, где краевой архитектор включил карманный фонарь. Здесь глубокая ниша была в приборной доске, и в самом дальнем конце ниши покоилась коническая куча человечьего кала. — Скажите, — спросил меня многомудрый и всего-то в жизни повидавший зодчий, — скажите, как человек умудрился сделать это? Ведь, учитывая анатомическое строение хомо сапиенс (человек прямоходящий), даже хомо хабилис (человек разумный) — осуществить это технологически невозможно!

— Знаете, — сказал я, — вы же читывали самиздатский роман "Мастер и Маргарита" Булгакова? Так вот в сцене, где описывается дьявольский воробушек, нагадивший профессору в чернильницу, Булгаков вставляет авторское: "Я не шучу!". Я точно так же не шучу: в своих перемещениях по СССР мне встречался почтовый ящик, в щель которого ухитрился насрать человек. Дорогой Яков Санельевич — это менталитет хомо советикус! И вы знаете не хуже меня, что СССР обосран кругом. Возможно, данного продукта нет только в кремлевских звездах и механизме часов Спасской башни. Исследуя вопрос "Россиянин и прямая кишка" — я влезал в молоток известной мухинской скульптуры "Рабочий и колхозница". И, конечно, не колхозница в молоток рабочего навалила известного продукта — что аж по щиколотку. Дорогой Яков Санельевич, я прошёл вдоль и поперек весь Советский Союз, в результате чего родилось стихотворение:

Но то, что вы явили мне в самолете "ЛИ-2" — феноменально и объяснения найти не может. Разве что — у кого-то из советских людей развились телескопические задние проходы, на манер яйцекладов у австраложивущих животных утконоса и ехидны.

…Царствие ему небесное, его уже нету в живых, великого детского врача и моего тестя Владимира Ильича Фрейдкова, любимого ученика академика Сперанского и профессора Цукер. Что вам сказать, дорогие читатели, об этом Айболите? Даже через множество лет после его кончины раздавались звонки в Центральном институте усовершенствования врачей: можно ли к телефону сверхсрочно профессора Фрейдкова? Умер? То есть как это — умер?

И стояло за этим: да какое же право он имел умереть, когда в стране еще столько детей с тяжелейшими мозговыми травмами?

Совсем молоденьким Фрейдков добровольцем ушел на фронт, а в самом конце войны претерпел жесточайшую контузию. Больше года будущий корифей детской неврологии провел в госпиталях. И таинственные метаморфозы претерпел его мозг в результате контузии. Нет. решительно не помнил доктор детей по симптоматике их заболеваний, а помнил только по месту жительства во многих городах страны, которые знал лучше тамошних таксистов. И, допустим, родители обездвиженного ребенка оповещали в трубку:

— Ну, мы те, Владимир Ильич, Савельевы, мальчик Вова, аутизм. Упал с грибка в песочнице. У него ангиома над левым виском, ну, как у Горбачева М.С…

— Нет-нет-нет, — говорил профессор. — Вы где живете?

— На Болотниковской. Девятиэтажка такая, второй подъезд. Тут мясной магазин примыкает…

— А-а, это над вашим подъездом на стене написано: "Марш вперед, труба зовет, эх, черные гусары, спасай Россию, бей жидов, они все комиссары"? А на лестнице, четвертая ступенька ко второму этажу, нагажено не менее как взрослым мужчиной?

— Ой, Владимир Ильич — точно! Только на стене про жидов ЖЭК запескоструил, а нагажено теперь на шестой ступеньке к третьему этажу. Нам убрать или оставить как ориентир?

Ах, сколь часто при большевизме ориентиром нам служило (да бессчетно служит и теперь!) чье-либо безымянное говно!

Так вот. Уже в агонии, но ещё не провидя столь мгновенного обрушения коммунизма — в самом центре Москвы, на траверсе знаменитого чучелоида Церетели, Совет министров СССР в бывшем княжеском особняке с колоннами, при саде за чугунным забором — обустроил свой помпезный гостевой дом. Но в одночасье отбросил копыта СССР, и ещё в некоторой растерянности от того, чтобы провозгласить: "Всё лучшее — Дерипаске!", страна провозгласила: "Всё лучшее — детям!". Так гостевой дом Совета министров сделался блистательной неврологической клиникой, подразделением знаменитой Морозовской больницы, выстроенной старопрежним благотворителем Морозовым. (Ах, отмечены ли будут нынешние времена хотя бы новопостроенной гуманной психушкой, названной по имени благотворителя Потанина? Ведь весьма скоро в России чокнутся очень многие! Или, допустим, возведется ли противотуберкулезный диспансер Фридманарий, Мордашевский или Вексельберговка?)

Да, граждане, ещё недавно были у нас неоплевываемые святыни. В виде, допустим, московского метро. При входе в которое от храмовой чистоты, благолепия и температуры комфорта умягчались нравами затурканные московские обитатели и гости столицы. Не харкали, не мусорили и не превращали подземку в отхожее место.

И — баста. Отошло! Бренча, катаются по полу вагонов пустые пивные банки, шкалики, а кое-где вообще припахивает уриной. А стены и стекла облеплены рекламами ясновидиц, ворожей, абортариев и нанимателей на более чем подозрительные работы.

Но феноменальный-то неврологический центр Морозовской больницы, куда родители приводят дитя для излечения от эпилепсии и черепных травм — уж там — то сохранилась тишь, гладь и Божья благодать? Там, где на собеседования с родителями и обследование дитяти, в отличие от районки, где тебя приветят йодком и ебком — отводится по сорок минут, а то и по часу — неуж?

Да, даже там. Да ведь при общей запущенности и загаженности в стране просто бесят родителей юных пациентов здешние нафабренные паркеты, и просто подмывает обезобразить их разбрасыванием отходивших свой срок памперсов. А разве могут не вызывать гнева бронзовые ручки на дубовых филенчатых дверях? Свинтить надлежит такие ручки, срезать бисерные люстретки, унести для дома, для семьи компакты из унитазных бачков. А поскольку в негодность приведены унитазы — в крайнем изумлении стоит на внутренней мраморной лестнице главврач Евгений В. Кессель. И двойственные чувства обуревают его. С одной стороны — гордость. Ну, скажите, какой, допустим, бельгиец на лестнице, где каждые пятнадцать секунд кто-либо поднимается либо спускается, мог бы так молниеносно насрать? С другой же стороны — что за скоты и зверье обитают в нашей стране во облике людей?