В эфирной полумгле

Соверену вспомнилось, как он показывал Анне дом, и она зябко поводила плечами. Черт возьми, у него всегда будет натоплено! А машину можно будет приспособить под паровое отопление, заказать трубы…

Сколько дел!

Он расхохотался, чувствуя себя пьяным, возбужденным. Живым. Блеклые отражения взирали настороженно. В доме давно уже так, с вызовом, не смеялись.

— К черту все!

У окна на втором этаже Соверен на минуту застыл. За стеклом открывался вид поверх ограды на перелесок и Терезу, которая нет-нет да и проглядывала сквозь клочья тумана, холодная, ленивая, несущая по течению баржи с углем и грузовые вельботы. За Терезой темнел, укутанный смогом, промышленный Бэрнгем.

Слева дымило огромное, красного кирпича здание фабрики Хаузера и Монка. А справа отсюда всегда было видно крыло Смитсонского особняка, но Соверен с неприятным удивлением обнаружил, что теперь обзор ему закрывают высокие леса — кто-то возводил через дорогу то ли конюшню, то ли склад, то ли черт знает что еще. Высились горки кирпича, висели тали.

Стукнув кулаком по подоконнику, Соверен спустился вниз, одел пальто и вышел из дому. Абрахам ему, кажется, велел гулять. Что ж, последуем рекомендациям.

Дорожка к воротам была усеяна листьями. Соверен распинал их, вышел за ограду, высматривая Эмерса и экипаж.

— С дороги! — рявкнуло вдруг над ухом.

Соверен отскочил, и мимо, пыхтя и волоча за собой шлейф угольно-черного дыма, прокатила паровая повозка. Водитель в кожаной куртке, в очках, в перчатках, с закопченной до носа физиономией, погрозил ему кулаком. К повозке была прицеплена тележка, на краю ее сидел кочегар и подбрасывал уголь в топку. Направлялся водитель, судя по всему, к речным пакгаузам.

Соверен чихнул. Он прогулялся до края ограды, к фонарю, висящему на высоком столбе. Разобрать, эфирный ли это фонарь, у него не получилось. Вечером, должно быть, зажгут.

Ярдах в сорока плыли в тумане дома. Морхилл, бывший уютным загородным местом, стремительно превращался в городской район.

Впрочем, подумал Соверен, на их с Анной век уединения хватит. Для этого нужно всего ничего — найти Матье Жефра, инженера-убийцу. Невысокого, курчавого, голубоглазого.

— Сэр!

Задумавшись, Соверен не заметил остановившуюся рядом двуколку с поднятым верхом. На скамейке сидел усатый слуга Смитсонов — кажется, его звали Шелби. Из глубины двуколки выглядывал Эмерс.

— А вы куда, Эмерс? — спросил Соверен, забираясь в коляску.

— Как вы и сказали — к миссис Фрауч.

— Ах, да!

— Доброе утро, сэр, — сказал Шелби и стегнул лошадь.

Особняк спрятался за деревьями, оплыл, растворился, мелькнул пустырь, и двуколку затрясло на камнях мостовой, потянулись дома, неопрятные, приземистые, дощато-полосатые, сдавили улицу. Дымное небо над коляской стиснули остроконечные крыши.

Они повернули с Тиботи-стрит на Черри-лейн, вывески «Сдоба» и «Брадобрей Чеснат» проплыли над кожаным верхом.

На углу Эмерс сполз с двуколки.

— Театр вон там, сэр, — показал он пальцем на каменный дом в три этажа с широким козырьком-навесом из стальных прутьев над входом.

— Я понял, — кивнул Соверен и хлопнул по плечу Шелби. — Давай-ка, приятель, в Неттмор, на Кэфулл-стрит.

— Ну и желания у вас, сэр, — хмыкнул Шелби.

Одобрительно это было сказано или с сомнением в умственной полноценности желающего, Соверен так и не понял.

До таверны «Фалькаф» Соверен, впрочем, добирался уже пешком.

Толпы нищих, безработных и матросов, заполнивших Виллидж-роуд, заставили Шелби развернуть двуколку на въезде.

Сунув руку в карман с револьвером, Соверен бодро зашагал по грязной, сальной на вид мостовой мимо тесно жмущихся друг к другу домов.

Серый камень. Пыльные окна. Серые вывески. Серые платья сидящих рядком на тротуаре женщин. На их изможденных лицах не было и толика интереса ни к жизни, ни к Соверену — только усталость.

Вокруг него, клянча мелочь, тут же закружилась детвора. Одна девочка, предлагая кресс-салат, бесстрашно ярдов тридцать шла перед ним спиной вперед.

— Купите кресс, добрый господин. Он свежий. Купите, пожалуйста.

Грузчики, носильщики, пьяные докеры и мусорщики хмыкали и сходили с ее пути.

— Сколько? — сжалился Соверен, глядя на худые щеки и запавшие глаза девчонки.

— Четверть пенни.

— Черт! — огорчился Соверен. — Вот тебе целый.

Монетка растворилась с ладони в мгновение ока.

— Благодари вас Бог! — девочка сунула ему в руку ком вялого салата. — Он свежий, вы не смотрите, что помялся.

— Я и не смотрю.

Соверен хапнул пучок ртом.

— Дядя, а хотите я вам колесом пройду? — закричал мальчишка в картузе с надорванным козырьком. Он даже сделал неловкий кувырок, врезавшись в ногу торговца льдом.

— И я! — дернул за рукав Соверена другой мальчишка.

— А мы вам споем! — еще два малолетних оборванца встали прямо перед ним. — Боже, храни, нашего великодушного короля-я…

— Стоп! — Соверен порылся в кармане. — Два пенса на всех, и вы идете ко всем чертям!

— Да, сэр! — чуть ли не хором радостно ответили дети.

Пенсы упали на камни мостовой.

Обогнув нарождающуюся кучу малу, Соверен миновал несколько лачуг, первые этажи которых занимали кофейни, магазинчики дешевой еды и пивные и окунулся в настоящее столпотворение.

Уж здесь ухо надо было держать востро!

Несколько раз Соверена толкнули в плечо. Проститутка из борделя запустила шаловливую руку за пазуху. Пришлось чувствительно стукнуть ее по запястью. Кэбмен щелкнул кнутом над головой, разгоняя толпу перед лошадьми.

Вокруг орали, гудели, кричали на разные голоса. Ходили, сидели, лежали. Смотрели с балконов и из пыльных окон. Плевались, играли в кости, курили, облепив воробьями доски.

Рыба-треска! Пироги, мясные пироги! Кофе! Суррейская вода с газом, от всех болезней! Сапоги и ботинки! Лампы! Дрова! Лучший уголь!

Пристроившегося карманника, высокого, с косящим влево глазом, Соверен срисовал у тележки зеленщика, второго, одуловатого, низенького, видимо, составляющего с первым сработанный дуэт, приметил, остановившись у грязной вывески «Ножи и иглы Отто Райснера».

Он специально дал им подобраться поближе, затем сложил особым образом пальцы и незаметно провел ими у плеча, выписывая в воздухе букву «R».

Косой едва заметно кивнул, подмигнул и растворился за спинами вывешивающих белье женщин. Низенький отвалился чуть позже. Еще человек пять внезапно отвернули во дворы или в пивные. Впрочем, Соверен мог и ошибиться в толчее.

Людской поток вынес его к перекрестку с пустующей полицейской будкой. Перемешавшиеся запахи несвежей рыбы, пота, нечистот и горелого хлеба сделались слабее — перпендикуляр, та самая Кэфулл-стрит, претендовал на звание центральной улицы и был шире, просторней. Здесь даже ходил омнибус — вагончик, запряженный парой лошадей.

— Джеймс! Полпенса!

Соверен обернулся.

Из плотной, будто спрессованной толпы у наемной конторы, выдавился человек в замызганном пиджаке на голое тело и штопанных брюках. Штиблеты с отпиленными носами на ногах его были явно женского вида.

— Ха!

Он оттеснил лоточника, наддал ладонью пониже спины медлительной кухарке и широко развел руки. Красное лицо, окаймленное косматыми баками, треснуло в широкой улыбке.

— Джеймс!

— Трипвуд. Макэвой Трипвуд.

— Ха! Помнит! — обрадовался узнанный, шмыгнув бугристым носом пропойцы.

Соверен дал себя облапить и стойко выдержал похлопывания по спине, плечам и хватание пальцами за воротник пальто.

— Слушай, Полпенса, — проникновенно заговорил Трипвуд, дыша винным перегаром, — у тебя ужасно хорошее пальто. С таким пальто нельзя в Неттморе не нарваться на неприятности. Оно просто вопит: снимите меня, пощупайте за подкладкой, кольните моего владельца пером. Но я знаю хороший кабак…

— Я понял, Мэки, — улыбнулся Соверен, — но позже. У меня дела.

— Ты никак снова устроился к Тибольту?