Рождество стрелка Шарпа

По лицу Гудена он видел, что ответ будет утвердительным. Битва окончена.

Шарп наблюдал за французами, выносящими с поля боя раненых, когда ему доложили о смерти Николза. Вне себя от боли и ярости, майор помчался в деревню.

Пинками проложив путь сквозь толпу обезоруженных французских солдат, он ворвался в зал постоялого двора:

— Что за тварь убила моего офицера?

Высокий седовласый француз с достоинством выпрямился:

— Тот, кто лишил жизни парламентёра, убит, мсье. Мною.

Шарп застыл. Ладонь, сомкнутая на рукояти палаша, разжалась.

— Полковник Гуден? Вы?

Гуден улыбнулся:

— Oui, Caporal Sharpe.

— Я уже не капрал, сэр. Майор.

Шарп шагнул к Гудену, протягивая руку, но полковник схватил его в охапку и расцеловал на глазах расплывшегося в улыбке д’Алембора.

— Я знал, что это вы! — сказал Гуден, держа Шарпа за плечи, — Горжусь вами, Шарп! Безмерно горжусь!

Слёзы текли по щекам полковника.

— Сожалею, что ваш офицер погиб. Я не успел ничего сделать.

Дверь кухни распахнулась, и вошёл Дэниел Хэгмен:

— Надо ещё полотенец, сэр! — обратился он к д’Алембору.

— Ты чем там занят, Дэн? — полюбопытствовал Шарп.

— Роды принимаю, сэр, — ответствовал тот, как будто это была самая обыкновенная вещь для стрелка: в Сочельник принимать роды, — Я в родах смыслю малость. Доктор-лягушатник хотел девчонку распанахать, тогда бы ей крышка, но я принимал ягнят, так что знаю, что делать. Спасибо, сэр.

Он взял у д’Алембора ворох тряпок и нырнул обратно в кухонный полумрак, развеиваемый парой свечей.

До появления майора Гуден с д’Алембором пили вино. Шарп сел за их стол и, налив себе полную кружку, осушил её одним глотком.

— Выходит, сэр, это вас взяли в плен мои ребята на южной дороге? — уточнил он у Гудена.

Тот развёл руками:

— Выходит, так, — он подмигнул д’Алембору, — Когда-то Шарп был моим пленником, а до этого — моим капралом.

— Сколько воды с тех пор утекло… — качнул головой Шарп, — Как вы поживаете, сэр?

— По чести говоря, не очень, — признался Гуден, — Как видите, я всё ещё полковник. После Серингапатама как-то всё пошло не так.

— Не может быть. Вы — лучший офицер, с кем меня только сводила судьба.

Гуден невесело улыбнулся:

— Спасибо, Шарп, но даже лучшим офицерам нужна удача и победы.

— Расскажете мне подробнее, сэр? Рождественская ночь располагает к длинным историям. Расскажете?

И Гуден начал рассказ.

Генерал Максимилиан Пикар был несчастен. Сидя у затухающего костерка в студёной долине, он под стоны раненых привыкал к печальному факту: его побили.

Поражением запахло сразу, стоило Пикару увидеть наглый спектакль, устроенный англичанами в самом начале, но счастливая звезда никогда не подводила Пикара, и он верил, что не подведёт она его и на этот раз. Он самонадеянно послал колонны наверх, к тонким шеренгам красных мундиров, и его зелёные новобранцы вместо восторга победы изведали горечь поражения.

Генерал отхлебнул из фляги коньяка. Было три утра, но спать Пикар не мог. Рождественские звёзды ярко сияли на очистившемся небосводе, однако они не могли рассеять мрак в душе генерала.

— На Гудене можно ставить крест, — поделился он с майором Сантоном, — Если мы не смогли справиться с англичанами, куда уж «полковнику Неудаче»!

— Точно, мсье, — поддакнул Сантон.

— Собственно, Гудена мне не жаль, — рассуждал Пикар, — Жаль Кайлю. Кайлю — солдат. Попади он в плен, и в плен попадёт что?

— Орёл, мсье.

— Орёл, — вздохнул Пикар. — Мы потеряем одного из императорских Орлов.

Глаза генерала наполнились слезами:

— Не поражение обидно, Сантон, — не совсем искренне признался он, — Обидно потерять Орла. Его повезут в Лондон на потеху их полоумному королю и толстомясому принцу. Орёл Франции, военнопленный.

Сантон молчал. Что тут скажешь? Не было для французского военного позора горшего, чем утрата Орла. Бронзовая пустотелая статуэтка на синем древке с укреплённым на нём трёхцветным знаменем. Но этой статуэтки касался император, и каждый из Орлов был святыней.

И там, в холмах, одной из этих святынь грозил позор и плен.

— Я бы всё снёс, — горестно бормотал Пикар, — Только не это.

Словно отвечая ему, из холмов раздался адский шум.

Разбитой французской бригаде, зябнущей в долине, показалось, что там, наверху начался Армагеддон, битва битв. Не хватало басовитого буханья артиллерии, но немногие бывалые солдаты в бригаде божились, что никогда не слышали такой адской пальбы. Треск залпов повторяло и множило эхо. Дикие вопли, улюлюканье перекрывал порой голос трубы, спешный и тонущий в хоре мушкетов. Хоре резком и режущем уши, будто несмазанные петли распахивающихся ворот преисподней.

— Надо идти на подмогу! — подскочил Пикар.

— Не получится, мсье, — Сантон указал на гребень.

Луна освещала стерегущую перевал линию британцев. Стрелки.

— Гудену придётся прорываться без нас, — заключил Сантон, пряча взгляд.

И Гуден прорывался. Стрельба не стихала, а, наоборот, усиливалась. Пикар придерживался мнения, что дерётся Кайлю, больно уж не походило такое упорство на Гудена, которого знал генерал. Время от времени небо за гребнем подсвечивало зарево, как если бы разом палила группа мушкетов, и скоро волна удушливого дыма перелилась через перевал.

Наверху за гребнем Шарп зарядил винтовку. Он делал это автоматически, со скоростью, выработанной годами тренировок. Приложив оружие к плечу, он направил дуло в небо и нажал на спуск.

— Быстрей! — крикнул майор, — Быстрей!

Красномундирники и стрелки вокруг послушно подняли вверх ружья и выстрелили по звёздам. Они палили, в перерывах исторгая из лёгких дьявольские стоны и визг.

— Несладко нынче ангелочкам, сэр, — ухмыльнулся д’Алембору Харпер, — Мы им перья повыщипаем из задниц!

С этими словами он дёрнул спусковую скобу семистволки, и кое-кто из французов в долине перекрестился, решив, что в дело вступила артиллерия.

— Быстрей! — орал Шарп. — Vite! Vite!

Повинуясь его команде, кучка французских солдат прицелилась в далёкие заснеженные пики и спустила курки.

Дэниел Хэгмен пробрался к полковнику Гудену и прокричал:

— Девочка, сэр!

— Девочка? — переспросил тот, — А я ожидал мальчика! Рождество же.

— Крохотная хорошенькая девчушка, сэр! Выжили, сэр. И она, и мамка её. Женщины ваши за ними присмотрят. Скоро можно будет отправляться.

Шарп ухмыльнулся Гудену:

— Холодна ночка для появления на свет, а, полковник?

— Она жива, Шарп. И мать жива. Вот что главное.

Шарп разрядил в небо винтовку:

— Студёную пору выбрал крошка Иисус, чтобы осчастливить нас своим рождением.

Гуден улыбался:

— Думаю, в Палестине теплее, чем здесь. Наверно, Палестина больше похожа на Индию, чем на Испанию. Сомневаюсь, чтобы Иисус сглупил, рождаясь в холодных краях.

— Ну, в армии Он не служил, значит, точно был поумнее нас с вами, — рассудил Шарп, забивая в ствол очередную пулю.

Французы перемешались с англичанами. Как сумасшедшие они посылали в небо свинец порцию за порцией, словно надеялись выстрелять там новые дырки для звёзд.

— Живей, ребята! — подгонял их Шарп. — Vite! Салют в честь Рождества Христова! Живей!

Через полчаса Мария и её новорождённая дочь, заботливо укутанные в одеяла, были осторожно уложены на телегу. Пусть не от волхвов, но дитя получило дары: серебряную пуговицу с куртки стрелка; сломанную накладку из слоновой кости, подобранную красномундирником на поле битвы под Витторией; золотую гинею от капитана д’Алембора.

Убедившись, что мать и дитя устроены, возчик хлестнул лошадей, и телега, окружённая женщинами с детишками, в сопровождении сотни солдат из гарнизона Гудена двинулась на север. Их полковник шёл последним.

— Держите, сэр, — неловко сказал Шарп, догоняя Гудена.

Он протягивал седому полковнику Орла.

Гуден секунду смотрел на Орла, потом поднял взгляд на стрелка: