Раздвоение

Последний вывод очень обрадовал Петра Николаевича. Все вставало на свои места.

Получалось, что он подвергся очень тонкому злому розыгрышу со стороны секты.

Петр Николаевич вернулся на кухню, допил, из горла, остатки текилы и заел черным хлебом. Думая о преследователях из парагмологии, он вспомнил про камеру видеонаблюдения. Он так давно ей не пользовался, что забыл, как стирать пленку, отматывать назад и ставить на запись. Он смутно помнил, что пленка забита под завязку, и именно проблемы со стиранием вынудили его когда-то бросить затею. Съездить на Митинский радиорынок и купить запасные кассеты не доходили руки, да и стоить они должны были, предполагал Петр Николаевич, крайне дорого. Бросив пустую бутылку в мусорное ведро, Петр пошел в прихожую и отодвинул вешалку, за которой была смонтирована панель управления. Он безрезультатно провозился до прихода Дмитрия.

Когда же Дмитрий ушел, Петр Николаевич был так раздосадован случившейся ссорой и чувствовал себя таким разбитым, что не стал возвращаться к видеокамере.

Большой нужды, в конце концов, не было. Вряд ли могло что-то случиться за час утреннего бега, зарядки и посещения магазина. А больше Петр Николаевич толком никуда не ходил.

Он еще не знал, что утреннему бегу и зарядке случиться не суждено.

Сергей «два ящичка»

В детстве, до старшей школы, Сергей не сталкивался с семейными трагедиями или травлей в школе.

Лето он проводил в пионерлагерях (которые довелось застать), потом на даче. Любил гулять и купаться, не засиживался в четырех стенах. В школе расстраивался из-за несправедливых оценок, иногда дрался и прогуливал занятия. В школьном туалете в разные годы: рассматривал с приятелями эротические карты, избил вместе со всеми одного зазнайку, попробовал, по наущению старших, сигареты и был пойман завучем. По указке родителей терпеливо занимался плаванием. Короче, все шло к тому, чтобы он стал нормальным и здоровым членом социума, без каких-либо странностей.

Летом, когда ему было четырнадцать, он случайно попал на тусовку старших, и там была пьяная девушка, которую пустили по кругу. Его, последним, тоже подпустили к телу. Девушка улыбнулась ему и сказала: «Ой, маленький пришел». Впрочем, слова были невнятны, и он, кажется, додумал их спустя годы.

Потеряв девственность в четырнадцать, он не придал этому большого значения. Остаток лета его мысли были прикованы к милой соседке, на год младше его, и ее обнаженным пробежкам от бани к дому.

В школе, однако, на его историю про секс отреагировали бурно. Вначале его обвинили во вранье. Но его невозмутимость и обстоятельность в передаче подробностей убедили всех в истинности истории.

Для него стало открытием то, насколько ему завидуют друзья. Он стал всерьез рассматривать случившееся как свое огромное достижение. Но, как известно, нельзя останавливаться на достигнутом. Требовалось закрепить успех.

Однако сделать это было непросто. Во-первых, одноклассницы стали воспринимать его по-особенному, как нечто интересное, но опасное. Его знаки внимания воспринимались серьезнее и болезненнее, чем таковые со стороны других. Например, безобидный шлепок по попе в его исполнении был непристойным. Во-вторых, на него давил «груз успеха». Ведь если он начнет ухаживать за одноклассницей, и у них этого не будет, то он попадет впросак. Про него станут говорить, что он всегда врал и вообще задрот. Поэтому он принял важный вид и старался девочек не замечать. Тем временем, за год, сексуальная тяга усилилась вдвойне, поскольку физиология была сдобрена спецификой переживаний. Это привело к тому, что в очередное лето он решил добиться этого любой ценой. Самым лучшим вариантом он считал соседку; откликались вожделения прошлого лета, когда он видел ее обнаженной в бинокль. Но она не поддалась, а вот ее двенадцатилетняя подруга согласилась за две коробки «марсов», заручившись обещанием, что об этом никто не узнает. Они уединились в еловом лесу в километре от дачи. Она была тощая, у нее совсем не было груди и волос на лобке. Когда он попытался войти, у него не получилось. Все было совсем не так, как с той пьяной девушкой год назад. Как будто там вообще не было никакого отверстия. Он стал щупать пальцами, нашел, попытался раздвинуть и войти, но она вдруг завертелась под ним и закричала, что передумала. Он испугался за две коробки марсов (они стоили почти всех его сбережений), а еще больше за то, что отказ превратит его в неудачника, вот так возьмет и превратит, в ту же секунду. Он стал упрашивать ее, чтобы они «как будто сделали это», раз она боится по-настоящему. Он будет держать свой там, а она будет трогать его руками. Она согласилась, но у нее не получалось правильно трогать. В результате он подрочил, лежа на ней и щупая одной рукой ее тощий зад. Вместе с оргазмом пришел страх разоблачения. Ему казалось тогда, что ему грозит тюрьма.

Одевшись, девочка сразу потребовала вознаграждение. Он вытащил обещанные коробки из рюкзака, и она стала жадно запихивать шоколадки во все карманы, они не вмещались, вываливались, и она заплакала. «Вот, возьми, положи сюда, — Сергей снял футболку. — Только никому не рассказывай» — «И ты никому не рассказывай», — ответила она, складывая шоколадки в футболку. Закончив, она завязала узел и, взвалив ношу на плечо, пошла домой. Он какое-то время глупо шел рядом с ней. «Только не иди за мной и… вообще не подходи больше ко мне», — закричала она. Он сказал «Хорошо» и пошел вглубь леса. Он бродил до вечера, а придя домой и запершись в комнате, расплакался.

Никому он не нравится и не нужен, с ним они готовы на секс только за вознаграждение, и то мелкие. К тому же ничего толком не было, он просто потерял все свои карманные деньги. Со следующего дня страх, что все раскроется, стал невыносим. Он проклинал себя, что отдал ей футболку. Не выдержав страха, он уехал с дачи и провел больше половины лета в душной Москве, страдая от скуки.

Наступил десятый класс, ему исполнилось шестнадцать, и вскоре он заметил, что находится уже в аутсайдерах. Другие гуляют с девочками, целуются с ними у всех на глазах, а он робеет. Он стал пить пиво и курить, хамить учителям и ссать в подъездах, обзавелся двумя дворовыми дружками, на пару лет его младше, которых водил за свой счет в бильярд, поил пивом, кормил чипсами и бил, то одного, то другого. Когда кто-то из них пытался бунтовать, достаточно было напомнить о долге, чтобы сбить всю спесь.

Самоутверждение, поначалу, давало достаточно комфорта, чтобы не думать об источнике недовольства собой. Он просто принимал несколько пунктов как данность: что сам по себе не может быть интересен девушкам, что робеет, в отличие от многих других, и что, поэтому, чувствует себя ущербным существом.

Постепенно, издевательств над двумя дружками становилось недостаточно, чтобы прикрыться от страшных мыслей. Поскольку он замыкался, одноклассники, прежде всего девушки, относились к нему со все большим презрением. Его стали ставить в один ряд с двумя самыми убогими персонажами класса. Первый всегда носил длинные грязные ногти на руках, ковырял в носу, на переменах ходил, прижимаясь к стене, и не мог связать двух слов, потому что насмерть смущался, если на него обращали малейшее внимание. Второй, по имени Андрей Нахлыстов, был низким, плюгавым, косил глазами в разные стороны, шепелявил, плевался слюной, когда говорил, носил брекеты и однажды обделался на уроке.

Когда Сергею открылось, сколь низко он пал в глазах класса, его захлестнуло возмущение. Он, у которого был секс раньше всех, теперь стоит в одном ряду с двумя гадкими уродами. В отношениях со своими дружками он стал доходить до свирепства.

Одного уложил на тротуар и возил лицом по асфальту, пока на асфальте не образовалось кровяное пятно. Тот не посмел даже сопротивляться, только хныкал и просил отпустить.

Второй отбежал от Сергея подальше и с безопасного расстояния наблюдал за экзекуцией.

Лето между десятым и одиннадцатым классом он провел, шарахаясь с дружками по окрестностям и рассказывая им выдумки про то, как занимался сексом с половиной одноклассниц. В остальное время он сидел дома, читал «библиотеку фантастики» и играл в компьютер — новое чудо того времени, доступное еще немногим. Ради компьютера он, в общем, и не поехал на дачу. Такой коктейль вновь смог заглушить глубинную неудовлетворенность, так что лето прошло довольно безболезненно.