Страница 8 из 178
«– Хочу поделиться с вами одной догадкой. Мне кажется, что западный англоязычный мир изначально был покорен эссеистикой Бродского. Она была написана по-английски, не требовала переводов и была обращена к ментальности западного читателя напрямую. Переводы стихов никогда не бывают адекватны, а его попытки писать стихи на английском в большинстве своем были не очень-то удачными. Можно ли сказать, что Нобелевская премия была присуждена Бродскому по сути и по большей части за эссеистику, нежели за поэтическое творчество?
– Вы во многом правы. И неправы одновременно. Вы правы в том, что западный читатель, интеллектуальная элита были абсолютно ошеломлены и покорены первой же книгой его эссе «Меньше единицы». Восторг был повсеместным, и на самом высоком уровне. Рецензии в самых авторитетных и престижных изданиях, мгновенная слава, куча заказов… Качество его эссеистики отличало еще и то, что Иосиф изначально был проповедником. Он проповедовал западному читателю русскую литературу, русскую поэзию, которую он знал и любил, как никто. Он пытался объяснить Западу, что такое русский поэт, что такое поэт в России, почему, в отличие от всего мира, у поэта в России особая роль. Это придавало его эссеистике новизну, мощь, интеллектуальную насыщенность. Вы правы и в том, что переводы даже самого гениального поэта, даже лучшие, не могут быть адекватны. Иосифу с переводчиками везло. Проблема была в другом. Английская поэзия старше русской на 250 лет. И к тому времени, когда Бродский подошел к миру английской поэзии, она уже исчерпала все свои ресурсы: строфические, метафорические, ресурсы рифм…»
К серии «проговорок» относится и следующий вопрос, вернее, ответ. Первый вопрос Лепского, вскрывающий путь признания, был просто гениален и по прямоте и по, казалось бы, некорректности. Я помню Валю Полухину еще по ее работе в «Литературке», приблизительно теми же боковыми вопросами литературы она интересовалась и прежде. Мне нравятся эти попытки опрокинуть поэта в какой-нибудь «наш» или «не наш» разряд.
«– Вы опросили о Бродском более 60 человек, хорошо знавших его. Были ли среди этих свидетельств неожиданные для вас, представлявшие Иосифа Александровича новым, не знакомым вам?
– Нет, пожалуй, нет. Все-таки достаточно хорошо его знала. Другое дело, что я столкнулась с неожиданным явлением. Я хотела обсудить, было ли что-нибудь специфически еврейское в его поэзии. Или, например, меня интересовал вопрос христианских мотивов его творчества. Я с удивлением обнаружила, что для обсуждения этих тем ни у меня, ни у моих собеседников в буквальном смысле нет слов. В годы советской власти эти темы были табуированы, и, язык остался без инструментария. Обсуждать эти темы мне было весьма трудно».
И в советские годы, кстати, никакие темы, изложенные достаточно деликатно, не были табуированы. Говорить надо было уметь и не сводить все к единому: мы, евреи, более талантливы, чем кто-либо. Теперь следующий вопрос и следующий ответ, с которыми я вполне мог бы согласиться. Кроме одного соображения, но об этом чуть позже.
«– Что вы называете «комплексом Бродского»?
– Это ясное осознание того, что вы – современник великого поэта второй половины ХХ века. Вы ходили с ним по одним улицам, вы легко могли его встретить, он еще вчера был здесь, умнейший человек и гениальный поэт. Ему досталось столько славы, сколько не имели ни Ахматова, ни Мандельштам, ни Цветаева. И в России, и в Америке, и в Европе – везде. Он застилает горизонт. Его не обойти. Ему надо либо подчиниться и подражать, либо отринуть его, либо избавиться от него с благодарностью. Последнее могут единицы. Чаще можно встретить первых и вторых. Это и есть комплекс Бродского».
Бродский, конечно, хотя я его не так уж подробно знаю, но очень мне близкий поэт. В свое время Витя Кулле одним из первых защищался с кандидатской диссертацией по его стихам, и после защиты, может быть, в знак благодарности, подарил мне том Бродского. Я читал его целое лето, каждый раз, когда приезжал в Обнинск. Любопытен еще один момент. Лет 12 назад почти каждый из поступающих молодых поэтов отчаянно подражал Бродскому, сейчас это все прошло, как бы и не было.
Дальше – спорное видение Полухиной проблемы современного языка. Здесь опять то же самое: мы, евреи, лучшие!
«Вот, допустим, что это огромное живое существо – русский язык – созревает до такого момента, когда ему требуется поэт, который помог бы в совершенной форме зафиксировать современное состояние языка, открыл бы ему дорогу к дальнейшему движению. И этот язык выбирает маленького еврейского мальчика в антисемитской стране, зная, что он пройдет через страдания; вдыхает в него поэзию, зная, что истинный поэт в этой стране либо гибнет, либо подвергается изгнанию. Он дает ему выжить, стать знаменитым и исполнить порученную ему миссию».
Собственно, весь день, с раннего утра, был дома, никуда даже не выходил. Молодец Витя, вчера утром поехал на станцию техобслуживания, сдал в ремонт мою машину, и, к счастью, там довольно быстро нашли причину поломки. Это какой-то распределительный электрический механизм: когда машина начинала «не тянуть», то она просто шла на двух цилиндрах. Все это оказалось даже и не так дорого и, главное, довольно недалеко от меня, на Донской улице. Боюсь, в связи с этими известиями у меня начинает пропадать тоталитарный страх советского времени перед самовластием автомобильных механиков. Вечером же, возвращаясь из института, Витя машину и пригнал уже после одиннадцати вечера домой. Ну, что же, значит утром на два или три дня поеду на дачу.
Ночью, уже почти засыпая, я вдруг вспомнил, что накануне звонил Виктор Симакин, который приехал из Нижнего Новгорода, и я обещал в пять часов быть дома. Чтобы не портить Вите Вотинову настроение, который, как деревенский житель, любит дачу и рвется туда, тем более что я обещал, я отпустил его. С ним поехал и Игорь, у которого два дня в театре выходные. Я даже обрадовался такой ситуации – значит, буду работать над финалом пятой главы. Как всегда, эту свою так называемую «творческую работу» я совместил с могучей готовкой – наварил опять большую кастрюлю борща, сварил на гарнир гречневую кашу и нажарил печенки. Позвонил также Юре Кимлачу, он к пяти тоже обещал прийти.
Пока готовил, все время слушал радио. По радио двое ведущих (мужские голоса) говорили о завтрашних митингах в поддержку правительства и о мероприятиях, которые в ответ готовит оппозиция. По своему обыкновению и на свое в данный момент несчастье «Эхо Москвы» устроило телефонный опрос. С таким трудом искали ведущие, кто бы поддержал правительство. Радиослушатели были ироничны или раздражены. Каким-то образом, не предъявив вживую голоса, составили итог: 22% радиослушателей проголосовали «за», поддержали, а вот 78% процентов оказались недовольны деятельностью правительства.
Вечером приехал сначала Юра Кимлач, а потом и Витя Симакин. Сыну Вити, Лешке, сейчас 26 лет, я его еще нянчил, когда он родился, значит, знакомы около 30 лет. Витя удивительный человек. Так же как и с некоторыми своими старыми друзьями: Левой, Юрой Апенченко, Сашей Мамаем, не говоря уже о С. П., я держу с ним постоянную внутреннюю связь. Много говорили о театре и искусстве, о литературе. Я не скажу, что Витя много читает, но умеет выбирать, а потом обдумывать. Замечательно говорил о «Смерти Ивана Ильича» и о «Хаджи-Мурате» Льва Толстого.
31 января, суббота. Витя остался у меня ночевать, а завтра он переезжает еще к одному нашему приятелю, к Еремееву. Мне кажется, что приезжал Витя за деньгами за квартиру. В свое время у него была квартира в Нижнем Новгороде, буквально в центре. Тогда он работал главным режиссером ТЮЗа, и работал, как мне кажется, успешно. Я вспоминаю, как мы ездили с В. С. к нему на машине на премьеру «Турандот». По дороге еще заезжали к Ростоцкому, когда он с Саней Сусниным снимал «Федора Кузькина». Потом начались перестроечные времена, пришел в Новгород новый начальник управления культурой и сразу же попытался установить в ТЮЗе игровые автоматы. Начальники управления менялись быстро, и каждый, судя по всему, старался к культуре применить рыночные отношения. Генеральная мысль начальников была такая: пусть ТЮЗ играет где-то на малой сцене, где-то в комнатах и на задворках, а прекрасный и большой зал театра мы будем сдавать под приезжих гастролеров, под певцов и проходимцев. Кончилось Витино сопротивление тем, что, когда у него подошел к концу срок контракта, то ему, лауреату Госпремии и заслуженному деятелю искусств, простенько сказали, что с ним контракта не продлят. Вот после этого он продал свою квартиру, купил квартиру в Москве и построил, или был уже раньше построен у него дом под Нижним, на берегу Волги. В доме живет, а квартира в Москве в аренде у его же родственников. Такая вот современная история. Вите я передал для Иры одно из колец В. С. Историю каждого кольца я помню, это она привезла из Мексики. Как же у меня болит сердце, когда я прикасаюсь к любой ее вещи, а также к любой другой, которая мне ее напоминает.