Истребители

Оборона кончилась

Утром налет на японский аэродром не состоялся: лил дождь, громыхала гроза.

Еще с вечера стрелка барометра обозначила резкое падение давления. Небо на востоке заволокло облаками. На горизонте сверкали зарницы, подул порывистый ветер. В воздухе нарастал гул, похожий на отдаленную артиллерийскую канонаду. Перед рассветом гул усилился и превратился в раскатистое грохотанье. Огненные нити начали полосовать темный свод, небо гневно огрызалось, издавая рычанье и стоны. Вдруг блеснула невиданной еще силы молния, и тут же ударил гром, потрясая землю и небо. Набрякшие черные тучи, словно только и ждали громового сигнала, брызнули дождем. По крыше нашей юрты хлестнуло, как из ведра.

Сон не шел. Василий Петрович ворочался с боку на бок, потом осторожно поднялся и направился к двери, открыл ее. В юрту с воем и свистом ворвался» ветер, обдав командира сыростью. Он поспешно прикрыл дверь, присел на корточки и высунул наружу одну только голову; мне видна была черная щель — определить во тьме-тьмущей шансы на прояснение было невозможно. Василий Петрович возвратился к своей постели.

— Чего зря беспокоишься, спи. Дежурная служба поднимет, — шепнул я»

— Не могу.

Он достал из кармана фонарик и, прикрываясь одеялом, чтобы не беспокоить спящих, осветил ручные часы: наступило время подъема. Василий Петрович снова подошел к двери и легонько позвал часового. Часовой доложил, что приезжал дежурный по эскадрилье и передал приказание из полка — не поднимать летчиков без особого распоряжения. «Пусть, пока нелетная погода, хорошенько выспятся».

Василий Петрович, не очень-то доверяя метеорологической службе, решил все-таки выйти и своими глазами оценить обстановку. Едва он переступил порог юрты, как с оглушительным треском ударила новая молния и все небо озарилось, как днем. Все сомнения насчет фактического состояния погоды развеялись. Василий Петрович плотно закрыл дверь, лег в постель и закурил. Раскаленный кончик папиросы, когда он затягивался, освещал его озабоченное лицо.

А летчики? Разбуженные первыми раскатами грома, они вначале прислушивались к дождю, барабанившему по юрте, и я представил себе, с каким удовольствием каждый должен был подумать о том, что сегодня на рассвете не прозвучит душераздирающая команда: «Подъем!» Потом под музыку дождя и грома они уснули, и теперь было слышно, как сладко посапывают… Конечно, мы правильно поступили, не сообщив о предстоящем задании с вечера, — мысли об опасном и ответственном полете волнуют каждого, как бы крепок человек ни был. Все громкие слова о врожденном мужестве и природной смелости — результат упрощенного, поверхностного подхода к оценке героизма. Никто не рождается ни героем, ни трусом — жизнь воспитывает людей. Выдержка, самообладание Трубаченко во вчерашней разведке, в момент нападения японских истребителей, не имели ничего общего с отзывом одного из штабных работников, который сказал о нем: «Трубаченко — как зверь бесстрашный, ему все нипочем»… Этот штабист, очевидно, еще не усвоил на собственном опыте, что такое истинная храбрость, какой ценой она добывается…

— Не спишь? — спросил Трубаченко.

— Нет.

— Я тоже.

— Давай попытаемся заснуть…

— Давай.

И мы ворочались до тех пор, пока в юрте не стало светло.

После завтрака погода мало изменилась, но все находились около своих самолетов — на случай прояснения. Не исключалось и внезапное появление японцев. Пользуясь передышкой, я обошел стоянку, познакомился с новыми людьми, которые прибыли в эскадрилью недавно. Потом направился к палатке командного пункта.

— Вы меня обещаниями не кормите! — услыхал я голос инженера Табелова, кричащего в телефонную трубку. Таким взыскательным тоном он обычно разговаривал с хозяйственниками. — Держать всю зиму технический состав на морозе я не намерен, мне нужны балки для землянок! Печки!.. А маслогрейки? Когда пришлете маслогрейки, спрашиваю?.. Предупреждаю: больше напоминать не буду, а подам рапорт командующему и доложу, кто срывает подготовку эскадрильи к боевой работе в зимних условиях!..

Вон как дело обстоит! В зимних условиях!..

— Комиссар! — окликнул меня Василий Петрович: — Поедем обедать в столовую. Давно горячего супу не пробовал. На аэродроме-то он всегда остывший.

В хмуром небе появились разрывы, сквозь них проглядывало солнце. Степь после дождя посвежела, запах полыни в воздухе сгустился.

— Погода улучшается.

— Да, может, скоро разведриться, уезжать нельзя, — согласился Василий Петрович. — Только вот аэродром местами не раскис ли?

— Не должно. Обошел всю стоянку, луж нигде нет, все в землю ушло.

— Хорошо, будем ждать… Почитать чего-нибудь хорошенького не найдется?

Я предложил «Былое и думы» Герцена.

— Пытался — не идет.

У моего техника была третья книга «Тихого Дона» Шолохова, и мы направились на стоянку. Васильев прятался от дождя под крылом самолета.

— Чем занимаешься? — по-домашнему спросил командир, упреждая уставной рапорт техника.

— Да вот закончил письмо домой.

— Я вчера тоже написал, — сказал Василий Петрович и без деланного любопытства, свойственного иным начальникам, когда они хотят щегольнуть своим вниманием к личной жизни подчиненных, спросил: — Наверно, скучаешь по дому?

— А кто же не скучает? — ответил Васильев.

Звено И-16, заглушая своим ревом разговор, пронеслось над головами, возвращаясь со стороны фронта.

— Разведчики! — понимающе сказал Василий Петрович. — Должно быть, погоду у японцев проверяли.

— А может, и доразведку аэродрома провели, на который мы летали?

— Может быть! — он сразу как-то подтянулся, лицо стало строже. — Погода улучшается…

Захватив у Васильева «Тихий Дон», мы возвратились на командный пункт, но читать не пришлось: поступило приказание немедленно подготовить эскадрилью к штурмовке японского аэродрома.

Высушенная до трещин земля впитала в себя всю влагу, и грунт под взлетающими самолетами был тверд, как в прежние дни. Солнце падало на степь сквозь окна облаков, отчего она казалась сверху пятнистой и неровной.