Страница 49 из 91
— Достойная честного человека слава, — грустно усмехнулся Зимин.
— Не позавидуешь, — согласился Лестнегов. Во второй раз предложил: — Читайте.
На листе под обложкой в правом верхнем углу стояло:
При допросе гр-на Тютрюмова присутствовали следующие товарищи:
Малышев В. К. (Представитель Сибревкома), Бердин-ских А. С. (Ст. следователь Новониколаевской Чрезв. Комиссии), Дорофеев С. И. (Начальник Пихтовской уездной Ч. К.)
Бердинских: В ночь с 22 на 23 августа вы исчезли из Пихтового. Объясните комиссии — куда, и что этому предшествовало?
Тютрюмов: Я не исчез. Отбыл с поездом в Новониколаевск с докладом.
Бердинских: А по пути, в поезде, на вас было совершено нападение…
Тютрюмов: Да.
Малышев: Это вы уже говорили. Не будем повторяться. Вечером 22-го вы велели подготовить трех лошадей для поездки. Куда и кем?
Тютрюмов: Я приготовил коней по просьбе товарища Прожогина, сам же выехал в Новониколасвск.
Малышев: Как он объяснил, зачем ему верховые лошади?
Тютрюмов: Он ничего не объяснил. Сказал, что ему нужно, что вернет коней до полудня. Больше разговора у нас на эту тему не было.
Малышев: Вы состояли в дружеских отношениях?
Тютрюмов: Нет. Просто в хороших.
Бердинских: Как часто вы виделись с Прожогиным?
Тютрюмов: Ежедневно. Разумеется, когда я или он не бывали в отлучке.
Бердинских: В какое время дня встречались 22-го?
Тютрюмов: Вечером. Поздно вечером.
Малышев: Он вызывал вас, или вы пришли по личной инициативе?
Тютрюмов: Какое это имеет значение.
Бердинских: Отвечайте на вопрос.
Тютрюмов: По личной.
Малышев: О чем шел разговор?
Тютрюмов: Он спрашивал о положении с бандитизмом в районе. Особенно интересовался бандой Пушилина-младшего.
Бердинских: Он был один?
Тютрюмов: Да, один.
Бердинских: Никто не заходил к Прожогину во время вашею разговора?
Тютрюмов: Никто.
Бердинских: Вам что-нибудь говорит фамилия Взоров?
Тютрюмов: Нет. Совсем ничего.
Бердинских: Подумайте еще.
Тютрюмов: Я подумал. Ничего.
Бердинских: Вы были на становище Сопочная Карга?
Тютрюмов: Несколько раз.
Бердинских: Меня интересует день 23-е августа.
Тютрюмов: Нет. Я объяснял уже, что выехал поездом…
Бердинских: При аресте у вас был отобран револьвер системы «смит-вессон». Пули, которыми были убиты Прожогин и Взоров, выстрелены из вашего револьвера. Так показала экспертиза.
Тютрюмов: Этого не может быть. Какая-то ошибка.
Бердинских: Ошибки нет.
Тютрюмов: Мне тогда нечего сказать.
Бердинских: 23-го же августа убиты милиционер Маркушин и телефонистка Ольга Камышова, взломан сейф и кабинете Прожогина. Вам не кажется, что между событиями в Пихтовой и на Карге есть связь?
Тютрюмов: Почему мне должно казаться?
Малышев: Странно, что вы даже не поинтересовались, кто такой Взоров.
Тютрюмов: Что странного. Ждал, что мне объяснят.
Малышев: А может, потому что известно лучше, чем членам следственной комиссии?
Тютрюмов: Чепуха.
Бердинских: Чепуха — все, что вы здесь несете. На Карге вы убили Прожогина и белогвардейского офицера Взорова, потом появились в Пихтовой. Заметать следы. Но уже когда было поздно.
Тютрюмов: Мне было незачем, как вы выражаетесь, заметать следы. Ничего такого не делал, чтобы следы нужно прятать.
Бердинских: Делали! И хватит играть в кошки-мышки. Вечером 22-го, перед своей гибелью, Прожогин позвал вас срочно прийти к нему для разговора о золоте. Речь шла о невероятно большом количестве золота.
Тютрюмов: Ну, это уж совсем бред.
Малышев: Вот письменные показания мужа Ольги Камышовой. Она слышала разговор ваш с Прожогиным и пересказала мужу. А вот — протокол допроса старшего милиционера Шестерова. Афанасий Маркушин похвастался ему, что изловил и свел к самому секретарю укома важную птицу-белогвардейца. Читайте, читайте, Тютрюмов. Говорите, если можете, в свою защиту.
Бердинских: Но помните: это еще не главное против вас.
Малышев: Сказать, зачем вы рвались в сейф? За записями разговора между Прожогиным и Взоровым. Уверен, вы их там нашли. Просчитались в малом: важные бумаги чаще всего пишутся с черновиками.
Бердинских: Честно признаюсь: нам бы куда труднее было понять, во имя чего все наворочено, если бы не клочки бумаги в корзинке. Взгляните.
Тютрюмов: Не буду. Все это напраслина.
Бердинских: Напраслина?
Тютрюмов: Да!
Малышев: Но это же чистое безумие, Тютрюмов, — огульно все отрицать. Перехвачено ваше письмо к сестре, где вы ей обещаете скорую богатую жизнь. На Карге в песке найдены монеты, на трех из них отпечатки ваших пальцев. Вина очевидна. Требуется только, чтобы вы показали, где спрятали золото.
Тютрюмов: Могу повторить одно: ни о каком золоте не знаю.
Малышев: Ну, Тютрюмов, это уж, знаете, идиотизм.
Бердинских: Ладно, гражданин Тютрюмов, не думаю, что в одиночку за одиннадцать дней вы куда-то далеко перепрятали такой большой груз. Три лошади — тоже не иголка. Найдем без ваших признаний. Вот только после этого на пощаду не рассчитывайте.
Тютрюмов: А не надо пугать. Я пуганый. Золота им захотелось.
Бердинских: Что-что? Как понимать ваши последние слова?
Тютрюмов: А как душе угодно.
Бердинских: Ладно. Завтра вас доставят в Новониколаевск, продолжим там…
— Это самое основное из протокола допроса в Пихтовом бывшего командира частей особого назначения, — сказал Лестнегов, заметив, что Зимин закончил читать.
— А что было дальше? Известно, что дали допросы в Новониколаевске? — спросил Зимин.
— Допросов больше не было, — ответил Лестнегов. — По пути в Новониколаевск Тютрюмов был убит, я уже говорил, при попытке к бегству. Третьего сентября. Его охраняли так, что бежать практически было невозможно. Он пошел напролом.
Рассчитывал, скорее всего, что стрелять ни в коем случае не будут.
— То есть будут беречь, как хранителя тайны захоронения адмиральского золота, — сказал Зимин.
— Да, — согласно кивнул собеседник.
— Ну, и что было членам следственной комиссии? — спросил Зимин.
— Ничего ровным счетом. Все пошли на повышение. Малышева, а он стрелял в Тютрюмова, как я знаю, вскоре перевели в Москву. Дожил до пенсии.
— Это точно?
— Абсолютно, — кивнул Лестнегов. — Пенсионер союзного значения.
— Тогда я думаю, — после долгой паузы сказал Зимин, — давным-давно никакой тайны нет. И самого Пихтовского, тютрюмовского или адмиральского, как хотите назовем, клада нет.
— Странный вывод, — с удивлением сказал Лестнегов. — И почему вдруг так?
— А потому, что никто из членов следственной комиссии, допустивших смерть Тютрюмова, не пострадал. Хотя по логике они могли получить за это лишь весь набор крупных неприятностей. Для представителя Сибревкома Малышева стрельба на поражение в единственного хранителя тайны громадного золотого клада — достояние молодой Советской республики — это вообще смертный приговор самому себе. У него бы с кишками выдавливали, не в двадцатом, так в тридцать седьмом: где золото, зачем стрелял? Но ведь говорите, не пострадал?
— Нет.
— А из этого следует, что какие-то секреты, не занесенные в протокол, раскрыл все-таки следственной комиссии Степан Тютрюмов, и еще осенью двадцатого, ну, может, в двадцать первом, золото тайно выкопали, увезли, и все семьдесят лет клад под Пихтовой есть не более чем призрак. Золотой мираж. И поисковые работы все эти годы разворачивались вокруг призрака.
— Интересно. Я об этом вот так никогда не думал, — сказал Лестнегов. — Но вы ошибаетесь.
— Возможно.
— Ошибаетесь. Я думал, что со смертью Тютрюмова прервались все ведущие к кладу ними. И многие годы, десятилетия лучше сказать, считалось так. Пока не произошли два случая.
Лестнегов спрятал листки протокола допроса сначала в папку, а потом в портфель.
— Произошли два случая, — продолжил. — Первый — в шестьдесят девятом году. Летом. Подвыпивший парень, приезжий, в нашем привокзальном ресторанчике вдруг начал угощать всех направо и налево. Официантка засомневалась, хватит ли у него денег расплатиться. Он бросил на стол толстую пачку сотенных, сказал, что хватит и еще останется, если даже поить всю ночь весь ресторан, а вечером завтра он сможет залить вином хоть целую эту дыру Пихтовое, и не за цветные бумажки, а за золото самого адмирала Колчака… Такое вот пьяное высказывание, которому официантка не придала никакого значения. А на другой день обнаружили его убитым. В двенадцати километрах от Пихтового. Без денег, без чемоданчика, который был у него… Того, кто зарезал, нашли быстро. При нем были сторублевые купюры, с номерами, что и в пачке, из которой накануне расплачивался убитый, и — самое главное — свежераспиленный золотой слиток дореволюционной маркировки. Убийцу нашла милиция; сообщили в госбезопасность. Те распорядились до своего приезда не допрашивать. Пока ждали, он попытался бежать. Прыгнул на проходивший поезд — и сорвался, угодил под колеса. Как раз напротив железнодорожной церкви. И все — тишина. Ни — кто, откуда родом убийца, позарился ли на деньги в ресторане или же шел по пятам издалека, где вторая половина бруска и зачем его распилили, где чемоданчик убитого — все осталось тайной, как ни бились над разгадкой. Но самым неожиданным для меня было — личность убитого. Племянник, или точнее сказать, внучатый племянник Виктора Константиновича Малышева.