Страница 39 из 91
— Схожу. Тут недалеко. Буду скоро, — ответил Засекин, уже намереваясь отправиться прочь от речки.
— Я с тобой, — вызвался Зимин без особого желания идти и неожиданно для себя.
— Отдыхай… Что ноги бить, — сказал Засекин.
— С тобой, Николай Григорьевич. За компанию. — Зимин поднялся.
Засекин вдруг заметно растерялся. Нельзя было не почувствовать: ему непременно зачем-то нужно отлучиться. И он явно не ожидал, не был готов к тому, что Зимин станет напрашиваться в попутчики.
— Было б за чем вдвоем, — пробормотал.
— Так я помешаю? — спросил Зимин, с любопытством поглядев на своего провожатого, имеющего какую-то тайну, но простодушного, не умеющего хитрить.
— Нет… Просто… — Начал было оправдываться и умолк Засекин. Он закурил папиросу, что-то обдумывал, прикидывал.
— Так помешаю? — напомнил о себе Зимин.
— Ладно, — бросив окурок, затоптав его каблуком сапога, сказал конюх. — Есть тут один дом. Только ты того. О том, что увидишь — никому.
— Не волнуйся, Николай Григорьевич, — успокоил Зимин. — Чужие секреты уважаю.
— И другу своему тоже не говори. Василий тебе первому вещи офицера того, Взорова, показал. Потому что ты Сергея Ильича друг. Но об этом вот, и с ним ни звука. Пообещай.
Зимин еще на пасеке, и вчера, и нынче поутру, все хотел спросить, с чего вдруг такое благорасположение к Сергею в семействе Засекиных. Не удосужился. Теперь вопрос пока был вроде бы как не ко времени.
— Обещаю. Никому и ни слова, — заверил он.
Засекин и этим не ограничился:
— Нет, правда. Если Сергею Ильичу скажешь, он по должности обязан будет во все это вникать. А детишки и так Богом обижены, обездолены. Последнего лишатся…
Какие обездоленные детишки, чего последнего лишатся — о чем это конюх, Зимин так и не понял. Однако еще раз твердо заверил, что будет нем как рыба, ни с одной живой душой не поделится, никому не передаст, не расскажет об увиденном.
Любопытство разбирало. Прирожденный молчун Засекин о пустяшном не стал бы говорить так много. Зимин, когда направились прочь от речушки, забыл и про боль в ногах, и про ломоту в пояснице.
Прошли минут десять по густому пихтачу. Лес расступился, и не далее как в пятидесяти шагах предстал взгляду двухэтажный серый каменный дом в окружении черемух и рябин с зардевшими на стыке времен года кистями.
Дом был сравнительно небольшой: с переднего фасада в каждом этаже по шесть окон, по три окна — сбоку. Находись дом даже в таком городке как Пихтовый, он бы не сильно-то привлекал внимание, но здесь, стоящий в одиночестве в таежной глухомани, он казался громадным.
— Чей это? — удивленно спросил Зимин, догадываясь, что двухэтажное строение и есть та самая тайна, которую неохотно, под обет молчания, выдавал провожатый.
— Ничейный, — Засекин на ходу, приближаясь к дому, закурил, бросил в траву пачку из-под «Беломорканала».
— Так не бывает, — возразил Зимин.
— Может, и не бывает, — согласился Засекин. — Я его в позапрошлую весну приметил. Никого в нем. И после, сколько раз приезжал, — ни души.
Привычным движением, подойдя к дому, Засекин открыл дверь, и они перешагнули порог.
От неожиданности Зимин присвистнул. Они оказались в просторном, площадью метров в тридцать пять холле с паркетным полом, с камином, с хрустальной люстрой под потолком, со столиками на низких гнутых ножках, с мягкими креслами вдоль стен, со шторами на окнах. И пол, и мебель, и люстра были покрыты слоем пыли.
Из холла можно было пройти в другие помещения. Зимин наугад открыл одну из дверей. Биллиардная. На игровом столе, на зеленом его матерчатом поле застыли крупные светложелтые шары. Шары покоились и в лузах. И здесь было несколько кресел, правда, поскромнее, чем в холле, — полумягких.
Зимин приблизился к столу, пальцем толкнул один из шаров, недолго смотрел, как он катится через все поле к соседнему борту, и вышел под костяной стук ударившихся друг об дружку шаров из биллиардной.
По лестнице, застеленной ковровой дорожкой, вместе с Засекиным поднялся на второй этаж. Там тоже был холл, из него — выход в коридор, и в нем, в этом коридоре, справа и слева — двери в комнаты. Зимин заглянул в одну, другую, третью… В каждой обстановка одинаковая: кровать, кресло, столик, телевизор, ковер на полу. Край покрывала на одной из кроватей был завернут. Зимин увидел синее атласное одеяло с узорной прострочкой. Точь-в-точь каким он накрывался, ночуя на берегу речушки…
— Ты зайди, туалеты, ванные погляди, — посоветовал Засе-кин. — Там даже есть эти… Ну, специально только по маленькому ходить…
— Мг… — в задумчивости промычал Зимин. Однако глядеть на писсуары и прочую сантехнику не пошел.
После продолжительного молчания спросил:
— Чьи же все-таки хоромы?
— Василий этот дом обкомовской заимкой называет.
— Даже так. Почему?
— Да так. Видно ж… — Засекин закурил, прибавил: — Еще, держаться от этого дома подальше советует.
— А ты ездишь.
— Детишек жалко. У нас под Пихтовой интернат. От алкоголиков рожденные дети там. Раньше-то кому нужны были, а сейчас… Привожу им отсюда.
— Вещи?
— Не… Вещи — всего раз. Продаю, и лекарства, гостинцы покупаю.
— В первый раз украли вещи?
— Главврач сказала, в ремонт телевизор и магнитофон сдали…
— Да, Николай Григорьевич. — Зимин чувствовал, провожатый ждет от него какой-то оценки своим действиям. Он не имел, не находил сразу, что же сказать.
За окнами после заката солнца было еще довольно светло, а в доме, пока бродили по нему, осматривали и разговаривали, уже поселилась, поплыла полумгла. Зимин невольно потянулся к выключателю, щелкнул им. Свет не загорелся.
— От движка работает, — сказал Засекин. — Сейчас заведу.
Он исчез, и некоторое время спустя вспыхнула лампочка.
Зимин, без особой надежды, что работает включил телевизор. К удивлению, экран ожил, засиял многоцветием, звук наполнил комнату. Зимин сел в кресло перед телевизором в ожидании Засекина.
Он появился не скоро. Зато объявил, что уже собрал, подготовил поклажу, которую возьмут с собой, и теперь можно отдохнуть. Зимин пошел взглянуть, что же собрано-подготовлено.
В ярко освещенном холле нижнего этажа на полу валялся набитый под завязку мешок. Один-единственный.
— И это все? — спросил удивленно-разочарованно Зимин.
— Хватит, поди… До другого раза…
— Эх, Николай Григорьевич, другого раза может не быть. Хозяева всего этого, — Зимин повел рукой вокруг, — объявятся.
— Да ну…
— Что да ну. От испуга они теперь давно оправились, будь уверен. Просто некогда, другим заняты.
— Шары бильярдные, разве, еще взять? Василий говорит, из слоновой кости. Дорогие.
— Шары, — усмехнулся Зимин. — Пусть и шары. Но и ковры, аппаратуру, белье…
— Посуда в столовой хорошая, — подсказал Засекин.
— Ее тоже, — Зимин кивнул. — Спрятать есть где близко?
— Может, в избушке путейцев? — предложил Засекин.
— Это где?
— За речкой, в березовом колке. Магистраль поперву тут готовились вести…
— Годится, — одобрил Зимин. — Вытряхивай одеяла-перины. Телевизоры в них упакуем.
… До полуночи носили изо всех уголков невостребованного жилища, складывали в холле нижнего этажа то, что наметили переместить в домик путейцев.
В одной из комнат Зимин обнаружил за шкафом батарею валяющихся порожних бутылок, покрытых слоем пыли и затканных паутиной, и среди бутылок — книгу. Сдунул с обложки пыль, раскрыл. «Глубокоуважаемому Владимиру Митрофановичу Зюзюкину от автора с благодарностью и пожеланиями крепкого здоровья». Стояла подпись и дата пятилетней давности.
Зимин полистал книгу, прочитал в одном, в другом месте по полстранички. Судить по отрывкам — неплохо написано.
Не было сомнений, что Зюзюкин — один из наезжавших в не столь давние времена на отдых в эту тайную обитель.
«Сдалась ему твоя книга, не удосужился даже заглянуть, что ты там пишешь. И за что ты ему так пылко благодарен, глубокоуважаешь?» — мысленно вел разговор Зимин с неведомым ему провинциальным писателем.