У черты

Антон остановился напротив портала, читая имена, названия городов под ними, откуда пришли в Берлин расписавшиеся на рейхстаге бойцы, удивляясь, каких только нет уроженцев среди тех, кто штурмовал столицу Германии; весь необъятный Советский Союз был представлен здесь: Приморье и Приамурье, Якутия и Кавказ с Туркестаном, Украина и Белоруссия, Урал и Заволжье, есенинская Рязанщина и северный лесной Вологодский край.

Вдруг кто-то сильно ударил его сзади ладонью по плечу. Удар был такой, что можно был слететь с ног, но дружеский – только кто-то из друзей мог так сильно, по-свойски, ударить.

Антон обернулся. Сзади стоял худой младший лейтенант в изношенной, выбеленной солнцем, дождями, соленым потом гимнастерке, с медалью «За отвагу» на левой стороне груди, «Красной звездочкой» на правой, в поцарапанной каске с оборванным с одного края и висящем ремешком, с автоматом в опущенной руке. Улыбаясь, с блеском в черных, как воронье крыло, глазах младший лейтенант смотрел на Антона. Этого офицера, знавшего всю войну только передний край, Антон никогда в своей жизни не видел.

– Ошибся, друг! – сказал Антон.

– Да нет, не ошибся, – не переставая улыбаться, наоборот, еще шире растягивая губы, сказал младший лейтенант. – Как я могу ошибиться, если мы с тобой из одного котелка хлебали, и я тебя из песка тянул!

В чертах худого, небритого, с провалами вместо щек лица младшего лейтенанта Антон вдруг различил что-то знакомое и, прежде чем полностью осознал, тело его уже так и дернулось навстречу младшему лейтенанту: Гудков!

– А я знал, что я тебя здесь встречу! – сказал Гудков, обнимая за плечи и притягивая к себе свободной рукой Антона. – Можешь, конечно, не поверить, доказать мне нечем, но вот шел я сейчас сюда – и будто что-то шепчет внутри: а тут и Антошка, сейчас мы с ним обнимемся! Скажи ведь – как в кино! А могли бы и не повстречаться. Вообще – нигде и никогда. От тебя ведь там, во рву том танковом, только вот так пальчики из песка торчали, – он схватил Антона за руку и показал – как: лишь самые ноготки. – А не торчали бы – никто б и не догадался, что человек тут присыпан. Еще бы пяток минут – и тебе бы конец, задохся бы полностью…

50

Аллеи парка, засыпанные желто-оранжевой листвой, маленькая полянка с пеньком, на котором сидел Антон, Антон Павлович Черкасов, давно уже никому, ни своей стране, ни живущим в ней людям не нужный пенсионер, только обременяющий своей грошовой пенсией государственные финансовые расходы, были уже полностью в холодной тени. Лишь несколько ярких пятен уходящего солнца, прорывающегося сквозь древесную листву и сплетение веток, еще лежало на блеклой осенней траве. Надо подниматься, брести домой; купить по дороге хлеба, а дома варить на газовой плитке вермишелевый суп из пакета. Готовит себе еду он сам, никто ему в этом деле не помогает, хотя есть двое взрослых детей – сын и дочь, есть внуки; стандартный суп фирмы «Роллтон» – самый подходящий для него обед: приготовление занимает всего пару минут, питательно и достаточно вкусно – а большего теперь ему уже и не надо…

По парку бродил мужчина лет сорока, в руках его была авоська с бутылками, он заглядывал под кусты, за стволы деревьев. Сборщик стеклотары. Наберет еще одну такую же авоську, сдаст в ларек, принимающий бутылки, банки из-под кабачковой игры, томатной пасты, а выручку – на вожделенную четвертинку. А может, на такой же «роллтоновый» вермишелевый суп с куском хлеба. Мать честная, сколько же расплодилось таких сборщиков пустых бутылок, просто нищих, открыто просящих подаяния, исследователей содержимого мусорных ящиков… Некоторые, найдя что-то съедобное, тут же запихивают себе в рот, жадно жуют, глотают, настолько голодны, не могут сдержать нетерпения…

Мужик, бродящий по парку, ищущий брошенные пьяницами бутылки, самого трудоспособного возраста, здоров и крепок на вид. Ему бы работать, он бы не отказался, с радостью ухватился бы за такую возможность; раньше, до «перестройки», конечно, он где-то работал, может быть – даже техником, инженером, кормился сам и кормил семью, нормально, не жалуясь, жили. Но – заводы и фабрики стоят, квалифицированные рабочие, опытные техники с большим производственным стажем, инженеры с высшим образованием, научными степенями и званиями никому не нужны, на улице; одни стали «челноками», мотаются в Польшу и Турцию или в ту же полвека назад побежденную Германию, живущую сейчас лучше многих других европейских стран, за старьем, обносками с плеч немцев, дешевыми товарами, которыми там брезгуют, там они не в ходу, а у нас на них спрос, хватают, потому что доступны, надо во что-то одеваться, торгуют ими на рынках, чтобы как-то существовать, спасти от голода своих детей; другие даже вот так: роются в мусорных ящиках, собирают по урнам и на пустырях стеклотару… Исторический парадокс, фантастика!.. И это случилось с государством, которое нашло в себе силы, мужество и средства выстоять в борьбе с таким страшным, беспощадным противником, как Германия с Гитлером во главе, и не только выстоять – но и его разгромить…

Мечта стать журналистом, литератором, работать в той области, что приоткрылась ему в Алтайском крае, в маленькой районной газетке, и показалась такой заманчиво-интересной, притягательной, так властно его захватила, долго не покидала Антона. В журналистику, литераторство его влек не только недолгий сибирский опыт, но и предназначенность, которую он в себе чувствовал. Эта предназначенность к перу и бумаге была даже в его имени, которое выбрали и дали ему родители. Антоном его назвали из любви к Чехову, из желания заронить в него человеческие, нравственные черты писателя, превосходящего многих деятелей российской литературы не только своим талантом художника, но, главное, духовной сутью. Чехов приобрел известность уже в то время, когда он жил и писал, но она была не слишком широка, в основном – в кругу читающей интеллигенции. Потом его забыли, он оказался прав, предсказывая: меня будут помнить и читать после моей смерти всего семь лет. Так оно, в общем, и случилось, его почти не вспоминали в годы мировой и гражданской войны, а в начале 20-х, с утверждением советской власти, Чехова опять вспомнили, стали широко издавать, имя его опять зазвучало, стало проникать в народную ширь и глубь, потому что новая власть увидела в нем своего союзника: критика и обличителя старого общества, свергнутого режима, провозвестника новой эры, когда все небо будет в «алмазах» и в людях все станет прекрасным: и души, и мысли, и дела…

Особенно хотела назвать сына Антоном мама, тем более, что для родства с Чеховым подходило даже отчество: Павлович. Может быть, думала она, это даже направит сына по пути любимого ею писателя: или в медицину, или в литературу. А то – по обоим вместе. В молодые свои годы она училась в Петербурге на женских курсах, а все курсистки были заражены передовыми романтическими идеями, революционным духом, жаждой социального переустройства на справедливых началах, чеховского «неба в алмазах» над головой, жаждой пришествия вместо Тит Титычей и окуровских обывателей совсем новых, прекрасных всеми своими качествами людей. Студенческая молодежь, в которой вращалась мама, преклонялась перед главным российским бунтарем того времени – Максимом Горьким, устраивала бешеные овации Шаляпину, когда он пел «Дубинушку», чтила Чехова, Короленко, Куприна…

Почти уже заканчивая политехнический институт, в который он пришел после демобилизации из армии, Антон вдруг охладел к будущей своей профессии инженера-конструктора в области радиотехники и сделал попытку найти для себя работу в редакции областной газеты. Приняли его неласково. Видимо, в штат газетных сотрудников таким путем, каким пошел Антон, открыв с улицы дверь, не попадают. Но он этого не знал. Человек, к которому его направили для разговора, сразу же, не интересуясь ничем другим, спросил: вы член партии? Комсомолец, – ответил Антон. Этого мало, – сказал сотрудник с таким выражением в голосе и лице, которое означало, что говорить больше не о чем. Печать в нашей стране, – добавил он, разъясняя, как недорослю, школьнику младших классов, – дело величайшей важности, целиком и полностью находится в руках партийных органов. Наша газета – рупор обкома партии, каждое слово в ней должно служить проведению в народ, в массы политики государства, коммунистических идей. Вот станете членом партии – тогда приходите, поговорим…