Крепостной княжич

— Смотри, дождь пошел!

На совершенно ясном небе вдруг появилось несколько хмурых туч, которые не преминули разразиться грозовым дождем, сквозь который пробивались лучи солнца. Никита поднял крышу на коляске.

— Не намокли, Дарья Дмитриевна.

— Ты меня Дашей, когда звать будешь, как в детстве?

— Так детство закончилось, Дарья Дмитриевна. Закончилось когда вы уехали.

— Никита, ты мне родной человек, понимаешь, у меня родных — ты, да батюшка. Зови меня Дашей, ну хотя бы когда мы одни, при дворне уж, так и быть, как тебе ловко будет, так и называй. Ведь ты мне брат! Мы с тобой в одной люльке выросли…

Её губы говорили одно, а глаза совсем другое. Какой брат! Какая глупость… Сквозь тучи проглянули солнечные лучи. Огромная, тройная и необычно яркая радуга раскинулась прямо перед ними. Его глаза смотрели на нее грустно.

— Дашей? Даша…

Он взял её за руку, сердце Дарьи трепетало и билось в груди, как птица в клетке. Глядя прямо ей в глаза, Никита развернул её руку и поцеловал ладонь возле запястья.

— Запоминай: льет ливень, сквозь него солнце бьет тебе прямо в глаза, над тобой радуга, а я целую твою ладошку… Дашенька…

Ей показалось, что она тонет в его зрачках. Так пристально и властно смотрел на неё Никита. Словно чего-то испугавшись, она отпрянула, покраснев, сердце выпрыгивало из груди. Где же ее смелость? Она ведь такая современная, такая храбрая. Никита виновато улыбнулся:

— Простите, барышня. Ваш крепостной совсем от рук отбился.

Кони, освежённые дождём, весело шлёпали по мокрой мостовой. Коляска подъехала к лавке «Драгоценные товары Ковригина». Одноэтажное здание, с большим каменным крыльцом и замысловато устроенными, с резными узорами дверями, было украшено яркой вывеской и стояло прямо рядом с центральной площадью. От прошедшего дождя, перед ступеньками разлилась длинная лужа. Даша ошарашено посмотрела на Никиту. Её белые туфли явно не перенесут путешествия по ней, а позволить ему перенести себя на руках нельзя — толпа зевак, страдающих от скуки и духоты, сидящих на скамьях в тени деревьев вокруг не спускает глаз с вновь прибывших персон. Никита спрыгнул с коляски и подошел к Даше.

— Ну и лужа, — сказала она, собравшись с духом, — и народ вокруг как назло.

Никита скинул с плеч холщовый дорожный пиджак, и бросив прямо под ноги Даше подал ей руку:

— Перебирайтесь, барышня, пока не промокли.

— Ловко, Никита, — Даша прошла по намокающей ткани на ступеньки, — ты прямо как купцы в столице — теперь там такая мода — шубы дамам под ноги кидать.

Никита поднял пиджак и бросил его на пол коляски.

— Идите, барышня, я не купец, свое место знаю. Вы меня простите, я здесь Вас подожду

— Ну уж нет! Ты идешь со мной.

Она решительно взяла его за руку и буквально силой втащила в лавку.

Внутри было чисто и светло. Аккуратные застекленные полки открывали взглядам роскошные украшения. Здесь было все — серьги, кольца, браслеты, колье, диадемы на любой вкус, от золотых с бриллиантами, до серебряных, с самоцветными каменьями, которые надо сказать смотрелись ничуть не хуже.

Невысокий сутулый старик в кепе кинулся им навстречу:

— Прошу-с, Прошу-с, к вашим услугам, господа хорошие.

Никита усмехнулся:

— Что ж это, Наум Соломонович, лавка у тебя самая большая в городе и лужа перед лавкой видно тоже самая большая, или поиздержался и замостить дорогу к ступенькам нечем?

— А-а! Это ты, дружок, давненько не видел тебя, с тех пор как ты с женой да батюшкой приходил за серьгами. Носятся серьги то?

У Даши потемнело в глазах от ревности и гнева

— С женой?! Какие серьги!? Так ты женат! Почему же ты молчал!

— Моя жена умерла, барышня. Разве Порфирий не сказал вам?

— Нет.

У нее отлегло от сердца. Умерла… Значит, он даже был женат? Какие еще тайны он скрывает.

— Так чего изволите-с?

Даша подошла к прилавку и достала камень с выгравированной монограммой.

— Я — княжна Дарья Домбровская, мне сказали, что у тебя самая большая лавка в городе, Наум Соломонович.

— Так, матушка, так, голубушка — старик подобострастно поклонился.

— А мастер у тебя есть если на заказ изготовить?

— Есть матушка, чего изволите-с

— Замерь безымянный палец у него, — она кивнула, указывая на Никиту, — и с этим камнем сделай перстень из высшей пробы золота. Перстень простой, без затей, времени тебе два часа, цену заплачу, какую скажешь, платить буду наличными. Управишься?

— Помилуйте барышня, два часа это ничтожно мало

— А больше я ждать не могу, поэтому и прошу не произведение искусства, а добротный золотой перстень, чтобы камень держался в нем накрепко и гравировку смотри не повреди.

— Но помилуйте, барышня! Это ж самоцвет, к нему серебро больше идет!

— Я сказала золото.

— Барышня…взмолился, было, Никита.

— Ой! Прошу тебя, только вот ты хотя бы не говори ничего.

Никита, молча, подчинился, протянув руку, он дал измерить размер пальца.

— Пойдем куда-нибудь, у нас целых два часа, — Даша взяла его под руку, и они направились к выходу. У вас тут есть кофейня? Мороженного хочется! — она обернулась к лавочнику:

— Через два часа должно быть готово

— Будет исполнено, барышня, — старик закивал и стремглав бросился во флигель, где была мастерская.

Они пересекли центральную площадь Задольска, которая была словно в сказочном городе — небольшой, аккуратной, чистенькой, окруженной со всех сторон одноэтажными зданиями и богатой зеленью. В них располагались лавки и магазины. Здесь же стояла небольшая церковь с часовенкой. Неподалеку Даша заметила скверик. Никита остановился перед входом в маленькую уютную кофейню, на вывеске которой красовалась надпись «Чай. Кофей. Шоколад. Мороженное от мадам Столяровой». Под навесами, похожими на большие кружевные зонтики сидели дамы, рядом бегали разодетые малыши, пожилой господин, расположившись с газетой, курил трубку. Воробьи суетливо прыгали и дрались из-за крошек около столиков. Дарья с любопытством оглядывалась кругом.

— Надо же. Задольск от Москвы почитай полторы тысячи верст, а и здесь «шоколад», «кофей», «мадам»… — она искренне засмеялась, — прямо французская провинция.

— Мадам Столярова — супруга городового, в девичестве жила в Париже, почитай лет пять там пробыла. Вот и организовала развлечение для местных дам. Не пустят меня в кофейню, барышня, даже если с вами, не все придерживаются либеральных взглядов, даже в городе, вот если бы в кабак — другое дело, — Никита озорно взглянул на Дашу, — так ведь в кабак вас не пустят. Куда пойдем, может спрячемся все-таки от солнца?

Щебечущая парочка вспорхнула с большой резной деревянной скамьи под развесистой плакучей ивой. Если бы они не встали, Даша и не заметила бы их, ни за что, — так хорошо скрывали длинные зеленые ветви это убежище. Парочка направилась в кофейню, а Даша потянула Никиту за руку на скамейку.

— Все равно целых два часа томиться, здесь хотя-бы прохладно, да и глазеть поменьше будут. — они уселись под зелёным шатром. — Расскажи мне, как ты жил, кто была твоя жена. Ты любил её? — в её голосе послышались нотки ревности.

Никита взял Дашу за руку и заглянул в её глаза по-детски доверчиво:

— Полина была крестницей Порфирия, очень милой и доброй, я был искренне к ней привязан, однако сильно меня никто не спрашивал — женили и все, это не Европа, Дарья Дмитриевна.

Закусив губу, Даша слушала Никиту. Внимательно вглядываясь в его лицо искала в нем отголоски былых чувств Её подмывало сказать, что она тоже была замужем, наврать кучу подробностей, сделать ему больно, взглянув на него, она уже открыла, было, рот, но его серые глаза глядели на неё с такой нежностью, что слова вырвались совсем не те…

— Я хоть и в Европе была, но меня тоже практически без моего согласия отдали замуж…

Настал черед Никиты удивляться:

— Вас! Как? Когда?