Крепостной княжич

Каждый год в начале сентября, огромный дворец в самом центре Любляны был также и центром, где собиралась вся знать не только Словении, но и соседних малых государств. Бальная зала светилась миллионами огней и своим великолепием затмевала блеск бриллиантов на украшениях светских красавиц. Дамы, обмахиваясь веерами обсуждали друг дружку, мужчины небольшими группками собравшиеся то здесь, то там мирно беседовали. Танцующие пары проносились мимо в ритме вальса. Что-то в интерьере зала казалось Даше до боли знакомым, но что? Она не могла понять.

— Я бы тоже с удовольствием потанцевала, — Даша, озорно улыбнувшись, посмотрела на Никиту.

— Ты же знаешь, как я танцую, хочешь опозориться? Я к вашим услугам, мадмуазель. — Он деланно поклонился.

— Все! По приезду клятвенно обещаю научить тебя танцевать хотя бы вальс.

— Ради тебя — даже польку, — Никита, улыбаясь, смотрел в её глаза. — Если бы мне сказали еще месяц назад, что я буду здесь, среди особ королевских кровей, я ни за что не поверил бы. Сколько здесь знати! — он обернулся оглядывая зал.

— Погоди-ка, что-то лицо знакомое!

— Ты о ком?

Никита сделал несколько шагов к вальсирующим парам.

— Да нет, наверное, показалось.

— Да объясни толком, о чем ты? — Даша подошла за ним. Сердце сжалось и холод, где-то внизу живота останавливал дыхание. Там, в кругу танцующих, с дамой в черном кружился седой. Он был без бороды и коротко стрижен, благородный профиль, осанка, одежда, — все выдавало в нем благородного господина, но это был Седой. Взгляд, холодный как кусок стали скользнул по ним и остановился на Даше. Они смотрели друг на друга, глаза в глаза. Даша не могла двинуться, как будто под гипнозом. Музыка прекратилась и пары, раскланявшись, разошлись по залу. Седой, казалось, растворился в толпе. Народ хлынул к балкону — предполагалась приветственная речь. Минут десять Даша с Никитой стояли в растерянности.

— Надо немедленно уходить, слышишь! — Никита, взяв её под руку, повел в противоположную сторону, — он узнал нас. Здесь опасно.

— Еще как опасно! — знакомый голос за спиной заставил их обернуться. Сверкнула сталь кинжала! Острие летело прямо Даше в грудь. В доли секунды Никита оттолкнул Дашу, и принял удар на себя. Седой вновь замахнулся, но Никита перехватил его руку. На крик Даши уже бежали слуги и охрана. Седого скрутили. Никита, истекая кровью, опускался на пол, сбежавшийся народ окружил их. Даша кинулась к Никите. Разорвав рубашку на его груди, она прижала к ране ткань, пытаясь остановить кровотечение. Страшный женский крик разорвал мертвую тишину.

— Чеславек!

— Чеславек! — пожилая пани Стечинская показывала на родимое пятно у Никиты на плече. Даша мгновенно вспомнила, что ей казалось здесь таким знакомым. Над входом в бальную залу висели гербы словенской, польской, австрийской и прочей знати. Герб Стечинских — она узнала монограмму- змея, обвивающая меч в форме буквы «S». Взяв Никиту за руку, она развернула кольцо с гравировкой.

— Пани Стечинская, это Ваше?

Пожилая дама упала без чувств на руки стоявших рядом мужчин. Все происходящее казалось Никите чем-то далеким, голоса сливались, лицо Даши, плачущей над ним уходило куда-то в темноту.

Никита открыл глаза. Он лежал в роскошной постели, грудь была туго перебинтована. На тумбочке стояли склянки с лекарствами. Рядом, на кровати, свернувшись клубочком, лежала Даша. Он попытался встать. Она мгновенно проснулась и уложила его обратно

— Дашенька…

— Тихо, — она поцеловала его в губы, — Тихо, любимый мой, тебе нельзя вставать, и разговаривать тоже нельзя.

Она смочила водой губку, чтобы он мог немного попить.

— Где я, сколько времени прошло, где Седой? — он снова попытался сесть, но снова был уложен в постель.

— Ты в доме своей бабки — Софьи Стечинской, это у них Седой много лет назад выкрал маленького сероглазого мальчишку. Она тебя по родимому пятну узнала. Все мужчины в вашем роду рождаются с такой отметиной, — Даша улыбнулась, — они в старину и герб даже поэтому такой себе придумали, — по кольцу и по родинке она тебя и узнала. Ты один у неё остался — своих сыновей, твоих отца и дядьку она проводила на войну, а обратно уже не дождалась — судьба, которая постигла многих в этой многострадальной стране. Мать не пережила твоего похищения и умерла через три года после того как тебя украли. Так что ты — ясновельможный пан, князь Чеслав Стечинский. Даже не знаю, пара ли я тебе теперь, — Даша нарочито вздохнула и улыбнулась, — Учитывая, что даже Прибины не могут похвастаться такой родовитостью, как Стечинские.

— Дашенька, я твой крепостной, — улыбаясь и перебирая её волосы, шептал Никита. — Я твой Никита, помнишь? Так что с Седым?

— Он в тюрьме, его допрашивали, я ездила в полицию, он молчит, сказал только что Федор с Ульяной уехали. За несколько дней до бала он отправил их на каком-то торговом судне в Америку.

В двери постучали. Пани Стечинская и доктор вошли в комнату. Женщина бросилась к Никите, целуя его, что-то экспрессивно рассказывала. Он не понимал, глядя на Дашу, беспомощно улыбался. Стечинская разложила перед ним груду игрушек.

— Она говорит, как она тосковала по тебе, и что это твои игрушки, она их берегла. — Она повернулась к Стечинской, — Он вас не понимает, скажите лучше по-английски или по-французски.

Пани Стечинская расплакалась. Доктор, разложив инструмент и деликатно кашлянув, попросил обоих дам удалиться. Через час он вышел, вытирая руки белоснежным полотенцем.

— Ну что? — обе в один голос задали один и тот же вопрос.

— Мы имеем дело с очень сильным и мужественным человеком. Рана столь же болезненна сколь и опасна. И, хотя легкое чудом не задето, рана очень глубока и кровоточить будет долго. Ему категорически нельзя вставать и разговаривать. Мало того, что это опасно- это будет причинять ему невыносимую боль. Боюсь, что для выздоровления понадобится больше месяца, а до полного здоровья и вовсе год. Я буду навещать вас каждые два дня для смены повязки.

— Сейчас бы сюда Калиниху. — с тоской прошептала Даша.

— Что, милая?

— Да нет, так ничего.

Пани Стечинская под руку с доктором удалилась в гостиную. Даша вошла в комнату Никиты на цыпочках. Тот лежал бледный, явно измученный проведенной процедурой. Увидев Дашу, он улыбнулся и попытался приподняться. Как от удара тока он застонал и упал навзничь. Даша подбежала к его постели и взяла его здоровую руку в свои ладони.

— Если ты еще раз посмеешь пошевелиться, я велю тебя привязать простынями к кровати.

— Я…

— А если ты посмеешь открыть рот, я велю вставить в него кляп! Доктор запретил тебе вставать и говорить! Поэтому теперь я буду неотлучно следить за твоим поведением. Ты же хочешь поправиться?

Никита молча кивнул.

— вот так то лучше! Теперь мы будем с тобой общаться как немые, только кивками и …

Она наклонилась и нежно поцеловала его в губы.

— вот так тебя устроит?

Чудный климат Словении и усилия доктора делали своё дело. Уже через несколько недель рана затянулась и Никита с Дашей могли совершать верховые прогулки по гористым склонам покрытым такой яркой зеленой растительностью, что казалось это волшебство, а не творение природы. Скалистые обрывы открывали морской берег, осень, вступившая в свои права в России, казалось, и не собиралась трогать своим разноцветьем нежную яркую зелень прибрежных холмов. Письма, пришедшие из России, сообщали, что папенька дает благословение на брак с князем Стечинским и непременно желает выдать Дашу замуж именно в Задольске. Даша с Никитой никогда так не были счастливы. Обоим не хотелось ехать домой, но пани Стечинская настояла, заверив их, что обязательно отпросит их у папеньки, и следующей весной непременно будет ждать их к себе вновь. Она не сможет расстаться с только что обретенным внуком, и, возможно, если пан Домбровский пригласит её, даже согласится провести зиму в России, рядом с молодыми. Сборы были недолгими и обратное путешествие оказалось приятным и волнующим предстоящими событиями.