Страница 4 из 4
Чутье майора не подвело. «Бора-Бора» считался одним из самых дорогих и качественных ресторанов во всем Израиле. Говорят, в нем часто ужинал сам мэр города — еще до того, как его арестовали за взятки. Что мэр, у бывшего Главы правительства был в Бора-Бора свой столик, правда, тоже до того, как на Главу открыли дело в полиции.
Дама сердца уехала на три дня в Эйлат. Мошико начал подготовку: украл из «Бора-Бора» роскошную картонную карту-меню. И пришел ко мне совсем убитый.
— Я цэны взяль. За что люди дэньги плотят? Ни мясное, ни рыбное, адин салат — сто пятьдесят шекелей. Вы знаете что: визьде стараются, как содрать у чэловека больше!
Мне стало жалко неудачливого Ромео.
— А может, фиг с ним? Все-таки вам семьдесят, ей, наверное, сорок пять…
Никогда я еще не видела своего друга таким рассерженным.
— Как это у вас гаварят по-русски? Не пи!
Но тут же сменил гнев на милость:
— Вы душа-чэловек, вы поймете. Поставьте за мэня восемьсот шекелей.
Я вспомнила Ефима.
— На майора не дам, — сказала твердо, — одалживайте у родственников. У вас же много родственников: дядя… племянник дяди…
— Э-э, нэ дадут, — вздохнул Мошико, — сэстра бы дала…
Я удивилась: Мошико никогда не упоминал, что у него есть сестра.
— Била, — обычно словоохотливый собеседник замолчал, но потом все-таки добавил: — они к ней пришли, гаварят, твой сын в Ливаноне сгорель, в танк сгорель… Они же нэ знали, что грузинам так нельзя. Сначала уколь надо было… А она так спокойно младшему: «Принеси воды». И с балкона.
Я, чтобы отвлечь Мошико, сказала:
— Инструкции к камере принесли? Помните, вы просили с меню разобраться?
— Нэ дадите восемьсот шекелей? — мрачно переспросил Мошико, — Нэ надо мэню. Уже адин мэню есть.
И ушел, хромая. Почему-то он, когда нервничал, хромал. Говорил, колено болит.
Все оставшиеся до приезда любимой дни, Мошико, словно полководец перед боем, вычерчивал на песке какие-то комбинации, бормоча, словно заклинание:
— …филе лосося с листьями монгольд — 320 шекелей, грудка «молард» в пэрсиковом соусу — 410, пэчэнь от шеф-повара… ребрышки молочный тэленков — триста грамм — 380…Савиньон Блан… Баркан Шардонэ…
В субботу вечером все пляжное население городка собралось перед «Бора-Бора» — посмотреть, как Мошико поведет любимую в ресторан. Кавалер, в кремовых брюках, розовой рубашке и розовой кепке торжественно, словно к алтарю, под руку вел даму по набережной. Майор была в белом сарафанчике. Бретельки сарафанчика постоянно соскальзывали с равномерно загорелых плечиков, и Мошико по-хозяйски их поправлял. Швейцар у входа недовольно посмотрел на продавца ракушек, но пропустил.
Толпа утекла глазеть на уличных музыкантов, которыми к вечеру всегда полон любой город, стоящий на море. Я еще немного полюбовалась закатом и тоже собралась было уходить, как из ресторана выбежал Мошико — красный, тяжело дышащий, будто бежал кросс.
— Майора украли!
— Как украли? Кто украли?
— Нэ знаю. Я пошел в туалэт, патаму что волновалься. Но уснуль. Нэмножко уснуль. И — нэту. Савсэм нэту. — Мы заглянули через широкое окно-витрину. Мошико указал на пустой столик. — Вот туда положиль… Посадиль…
Я удивилась:
— Но из ресторана она не выходила, это точно. Может, тоже в туалете? Да вот же ваша майорша!
В дальнем углу официант склонился над столиком, всей своей позой выражая особое почтение. За столиком сидел известный в городе криминальный авторитет Шмулик. Говорили, что дядя Шмулика был близок к клану Абутбулей, уже много лет контролирующему весь израильский наркобизнес. В своих огромных татуированных лапах Шмулик держал левую руку майора. Сама майор сидела напротив, ловко орудуя вилкой в правой руке. Лямочки майорского сарафана постоянно соскальзывали, и Шмулик по-хозяйски их поправлял.
— Перэманили. — Мошико растерянно вытащил кошелек, показывая мне три бумажки в двести шекелей и две по сто. — Здэсь камэра, десять лягушков и пять птичков. Два дня в Тэль-Авив на Кармэль стояль…
Спрятать кошелек он не успел.
— По лестоланам ходишь, гад! — Ефим вынырнул откуда-то из-за мошиковской спины, выхватил кошелек, отбежал, вытащил деньги и с криком «Ула! В войну и не таких били» помчался по мокрому песку, размахивая бумажками, как флагом. В его «ула» слышались наметки на «р». Мошико побежал было вдогонку, но тут же остановился и, припадая на левую ногу, побрел домой. Даже подвезти не попросил.
На следующий день майор загорала на другом пляже. Мошико тоже больше не появлялся. Только однажды позвонил сказать, что сменил пляж: к дому ближе, и русских меньше. А то русские неохотно покупают.