Страница 5 из 5
− Поднимите мне веко! Я хочу видеть этого наглеца!
Четыре воина торопятся, валясь от натуги с ног, но едва только приподнимают они тяжелое веко своему властелину, Луг Самилданах, великий воин, мечет камень в ядовитый глаз, и камень прошибает голову Балору, и выходит насквозь, свершая пророчество, яд выливается наружу, и многие столетья после битвы в месте этом не растет трава.
Перед тем Нуаду пал от руки Балора, и Маха, неистовая в битве. На поле Маг Туиред эпоха отцов сменяется эпохой детей. Огма и Индех оба пали в поединке. Филид Лох Летглас от фоморов просил пощады и получил ее, принеся в качестве откупа песнь вечного мира. Брес, сын Элатхи, самый красивый мужчина в Ирландии, бежит с поля прочь, но разве уйти ему от коней Луга, бывших прежде конями Мананнана, скачущими равно по суше и морю.
И вот он пленен и стоит пред теми, кому ненавистно его правление, и на кого он привел войско, и просит пощадить его жизнь, и готов выкупить ее любой ценой. Никто не пожалеет его, даже жена Бригит, дочь Дагды, ибо в войне, учиненной Бресом, пал сын их Руадан.
− Я могу сделать так, чтобы у коров Ирландии не переводилось молоко!
− Что скажете? — Луг оборачивается к своим людям, к людям Ирландии, потому что после гибели Нуаду нет никого на его место, кроме Луга, и им известно, что Нуаду сам этого хотел.
− Он может наполнить вымя каждой нашей коровы, − соглашаются те. — Но не в его силах сделать коров бессмертными, и за потомство их он тоже не в ответе.
− Я могу сделать так, что земля Ирландии станет родить четырежды в год!
− Нет, не годится. У нас есть весна, чтобы пахать и сеять, лето — чтобы растить урожай, осень — чтобы сжать его, и зима − чтобы съесть. Нам этого достаточно и более не нужно.
− Скажи нам сроки, когда пахать, когда сеять, а когда жать, и тем спасешь свою жизнь.
− Пашите во вторник, − частит Брес, − сейте во вторник и жните тоже во вторник, и закрома ваши будут полны.
− Сойдет, − милостиво решает Луг. — Но ты пойдешь с нами и будешь жить при Таре, потому что я не хотел бы спускать с тебя глаз. Шустрый больно.
Лицо у Бреса делается вдруг спокойным, точно у каменной статуи. Думают, это от того, что он только что избежал неминуемой гибели, но он говорит Лугу:
− Ты все равно меня убьешь.
Это звучит как пророчество, а где пророчество, там поблизости непременно Морриган.
− Здравствуй, король, − говорит она подходя. — Бери и властвуй, но помни, что вечности нет у тебя, и бессмертия нет. Сорок лет…
Сорок лет мира при короле Луге. Жалкий миг против эпохи войн. Время, чтобы оставить свое имя в празднике урожая.
Луг оглядывается и видит поле, заваленное телами. Гарь и вороны. И стоны. Между прочим, он осиротил сегодня свою мать. И теперь это все — его, и по слову его будет. Теперь надобно поспешать, взять замки фоморов, пока защита их слаба, щедро поделить меж воинами добычу, как подобает королю.
− Диан Кехт!
Долговязая фигура в хламиде, бредущая по полю Маг Туиред в облаке распущенных волос, приближается к королю и слегка склоняет голову. Копоть и кровь покрывают лицо Диан Кехта. Что-то странное видится королю в его походке. Ах да. Длинные ноги в сандалиях не переступают через лежащих. Диан Кехт останавливается перед каждым, и следом за ним, как тень, бредет через ратное поле дочь.
− Когда нас всех прогонят те, кто придут следом, − говорит Морриган, которая сейчас просто усталая женщина, − а кого убьют, а кто укроется в холмах или пересечет пролив на востоке и сменит имя… Тебя, Диан Кехт, будут видеть здесь еще столетья. Скажут, что ты стоял против великой чумы и умер от нее, что приходил на разоренные рогатыми северянами земли, что тебя видели, когда ты лечил, а после — учил лечить. Скажут, может, что тебя видели в Испании — извечном прибежище наших беглецов, остриженного и безумного, с копьем Луга скачущим на фоморов…
− Возьми меня с собой в Испанию, Диан Кехт, − это Дагда подошел, волоча за собой палицу, уронил ее и плюхнулся наземь. — Я там за тобой как-нибудь на ослике со своим котелком…
− Осталось только воткнуть неотразимый меч в кричащий камень, да и свалить все это в глубокую воду, − ответил на то Диан Кехт, вытирая лицо. — А там можно и в Испанию и вообще к фоморам на кулички.
− Только не обессудь, если тот, кто опишет это для потомков, окажется одноглаз. Или однорук.
Военврачу не нужна война, но она без него не обходится.