Страница 8 из 11
Меня контузило, я совершенно ничего не слышал. Выложив перед собой автомат с магазинами и гранаты, я стал дожидаться, кто ко мне первым подойдет. Забрезжил рассвет, сквозь туман стало видно, что ко мне кто-то движется. Я всматривался в фигурку, а в голове был один вопрос: «Чалма или панама?» Показалась панама — это шли наши, они подхватили под руки и потащили лейтенанта, а я в горячке тоже попытался подняться, но сразу упал: сначала была боль, словно от каленого железа, а потом совершенно ничего не чувствовалось. Я упал на четвереньки, несколько мгновений на меня недоуменно посмотрели, а потом, поняв, что и мне серьезно досталось, взяли под руки и понесли к бэтээру. Лейтенант потом пришел в себя, его контузило, отчего он и потерял сознание, еще сильно посекло лицо осколками и оторвало часть уха, опасных для жизни ранений у него не было. Нам повезло в том, что в нас кинули РГД, если бы была «эфка», то нам настал бы конец.
В дополнение скажу, что потом выяснилось, что силы душманов и наши силы в этом бою были равны: с каждой стороны было по восемь человек. Потери нашей группы составили двое раненых — я и лейтенант, а душманов мы уничтожили всех до одного.
Нас сразу отвезли к вертолету, предварительно сделали инъекцию промедола, а в госпитале оперировали одновременно на соседних столах. Наркоза, по сути, не было никакого, зато рядом со мной поставили молодую девчонку-санитара, которая, отвлекая, разговаривала со мной, а я к тому времени полтора года не видел девушек и очень хотел с ней поговорить, но по-прежнему почти ничего не слышал, а кричать было неудобно, к тому же все еще был под действием промедола. Потом меня еще раз прооперировали в Кабуле, а оттуда в «Черном тюльпане» отправили в госпиталь, в Алма-Ату. В самолете творился ужас: он был в три яруса набит мертвыми и ранеными: кто-то был без глаз, кто-то — без рук, кто-то — без ног, многие плакали и выли от боли. Бедные медсестры метались по всему самолету. На аэродроме нас погрузили в машину и повезли в госпиталь.
Отношение к раненым солдатам в госпитале было замечательным. Я благодарен врачам и медсестрам за их труд. Те из них, кто был постарше, относились к нам как к своим детям, ровесники — как к братьям.
Одного парня, который был родом из Сочи, привезли с прострелом позвоночника. Ему сильно повезло — пуля прошила спину и прошла между отростками позвоночника, не повредив его и лишь слегка задев по касательной, от этого удара у парня отнялись ноги. Когда раненого только привезли в госпиталь, то врачи думали, что он навсегда останется инвалидом, но, посмотрев снимки, обнаружили, что ранение несерьезное, и сказали, что скоро парень вновь почувствует ноги. Так и произошло: спустя несколько дней он был «как огурчик».
Я повсюду носил с собой блокнот с фамилиями и адресами сослуживцев, в нем же я хранил деньги, которые собирал на дембель. А когда меня привезли на операцию, я положил его под подушку, а потом было уже не до блокнота, и я про него забыл. Сегодня я пытаюсь найти ребят, с которыми лежал в госпитале, через Интернет, но пока безрезультатно.
— Вносились ли какие-либо усовершенствования в униформу?
— Да. Мы многое шили сами. Самодельные разгрузки, например, делались из того же бронежилета: вынимались стальные пластины, и бронежилет перешивался в так называемый «бюстгальтер» с необходимым количеством карманов под автоматные магазины.
— Как было организовано обеспечение продуктами?
— Мы постоянно недоедали и недопивали. Хлеб порой не привозили месяцами, а про мясо и говорить не приходится. Тушенка и другие консервы надоели до того, что на них не хотелось смотреть, особенно сильная была изжога от минтая в томате.
Рядом с нами была пустовавшая деревня, полностью заминированная нашими же саперами, неподалеку были и напичканные минами поля, на которых росли помидоры и персики. Так эти поля служили нам чем-то наподобие огорода: мы собирали фрукты и овощи среди мин. На одном из этих полей подорвался наш лейтенант — он не знал о минах и, решив сократить путь, пошел по полю. Лейтенант наступил сразу на три мины, ему оторвало обе ноги, он остался в живых, нам удалось его вытащить.
Однажды ночью нас обстреливали уже часа три подряд, все забились кто куда, постоянно отстреливаясь. Вдруг на поле откуда-то выскочил бык. Все бойцы стали высовываться из укрытий и палить уже не по душманам, а в быка. Шквалом огня животное удалось пристрелить. А когда все стихло, шестеро человек поползли к туше по-пластунски и, оттащив ее к кустам, принялись разделывать. Следующие два-три дня у нас был праздник — мяса хватило и для себя, и для соседей, одно было плохо: его было негде хранить, и оно очень быстро портилось на жаре.
Воду нам не подвозили, мы набирали ее в арыке, дезинфицируя специальными таблетками. Иногда таблеток не было или про них попросту забывали, очень многие переболели желтухой. Тифа у нас не было, но зато было море вшей.
— Какими были взаимоотношения с местным населением?
— Афганцы хорошо помнят добро. Как-то мы с другом сидели в «секрете» в горах и увидели шедшего по дороге молодого афганца, которому было не больше двенадцати лет. По утрам в горах было очень холодно, а бедный парень был в легкой одежде и в калошах, нес на себе связку хвороста. Увидев, что его трясет от холода, я подозвал мальчика к себе. Я снял с рук и отдал ему свои теплые рукавицы, парень взял их и, сказав «ташакур» («спасибо»), поспешил дальше. А спустя пару недель ребята пошли в дукан за хлебом и вернулись ни с чем — афганцы сказали, что хлеба у них нет. Тогда ребята, вспомнив, что у меня там есть друзья, отправили меня договариваться о хлебе.
Зайдя втроем в дукан, мы застали афганцев, отдыхавших в чайхане. В глаза сразу бросилось то, что ели они именно хлеб. Я подошел к ним, спросил хлеб, показал деньги и сказал, что заплачу, однако и мне ответили, что хлеба нет. Я упрекнул афганцев во лжи, а они в ответ показали мне пустые деревянные лотки из-под хлеба. Мы уже собрались было уходить, как к продавцу с криком «Шурави хуб! Шурави хуб!», что означало «Русский хороший!», подбежал тот самый мальчик, которому я подарил рукавицы, и принялся что-то ему рассказывать. Мне был задан вопрос: «Сколько тебе лепешек надо?» Я ответил, что 10–15. Со словами «Скажи мальчику спасибо. Мы тоже можем быть благодарными» продавец ушел в соседнюю комнату и вернулся уже с хлебом. С тех пор хлеб в этом дукане для меня находился всегда.
Я очень удивился, когда увидел местного, который пахал деревянным плугом, сидевшим в чайхане, а рядом с ним стоял новенький японский магнитофон, которых я до этого никогда и не видел, ведь у нас, кроме «Романтики» и еще какой-то ерунды, ничего толком и не было. Причем у афганцев в то время можно было купить любые пленки популярных советских и зарубежных исполнителей, которые и в СССР было непросто достать. Мы и себе купили небольшой магнитофончик.
Еще когда был в Ашхабаде, я увидел, как таможня досматривала летевших из Афганистана дембелей. И вот у одного из ребят они увидели магнитофон, который в Союзе стоил бешеных денег. Скорее всего, таможенники, начав придираться, хотели забрать магнитофон себе, но парень со злости разбил его о землю. Больше таможенники ни к кому приставать не стали.
— Кроссовки носили?
— Да. Почти все мы ходили в кедах и кроссовках, носили джинсы. Когда нас на долгое время перебрасывали далеко от части, то зачастую не было возможности привести себя в порядок и даже побриться, тогда мы выглядели оборванцами и мало походили на солдат.
А однажды кто-то раздобыл много гражданской одежды, и мы, дождавшись, когда уедут по делам ротный и взводный, залезли в модные по тем временам шмотки. Тогда был настоящий праздник, мы успели вдоволь нафотографироваться. Неожиданно вернулся ротный. Увидев эту картину, он начал орать на нас, говоря, что мы и в форме мало похожи на солдат, а сейчас и вовсе выглядим как бог знает кто. Часть одежды ротный собрал и сжег, а остальную куда-то выбросил.