Живой щит

Я снова грохнул мечом по пульту, когда в голову вдруг пришла она, единственная, чертовски своевременная мысль. Черт, я же думал об этом когда-то, почему же не подумал теперь, когда это действительно стало нужно! Глаза уже шарили по пульту, отыскивая то, что сейчас непременно должно было здесь быть, обязано было. И я нашел — узкое отверстие, не сразу и заметишь. Но оно было именно там, где я бы его расположил, и как раз того размера, что был мне нужен.

— Рейн, ключ!!! — завопил я, с ужасом ощущая, что слова выходят из горла тяжело, с хрипом, и латы давят на плечи странно тяжко, как будто я впервые взгромоздил на плечи стальные доспехи.

Граф понял моментально. Сдернув с шеи тонкий, но очень прочный шнурок, он бросил мне то, что на этом шнурке висело. Мы не стали, по зрелом размышлении, прятать ключ обратно в рукоять меча, мало ли что, теперь граф носил его у сердца, и не зря — я видел, как сверкнули глаза Вейры, я слышал, как она замолкла на полуслове.

Ключ лег в прорезь, как будто там и был. Но на этом дело и застопорилось, он совершенно не хотел ни поворачиваться, ни вдавливаться — в общем, ничего делать не хотел. К тому же, осмотрев слезящимися и явно с начинающей развиваться дальнозоркостью глазами эту прорезь, я понял, что здесь что-то не то, повернуться ключ не смог бы в принципе.

Взгляд лихорадочно скользил по матовой металлической панели, цепляясь то за вдруг сменивший цвет индикатор, то за небольшой выступ на пульте, вроде подставки для чашки с кофе. Еще мелькнуло перед глазами видение — прекрасная брюнетка, закинув ногу за ногу, сидит у пульта в мягком глубоком кресле и изящным движением ставит крошечную дымящуюся чашечку в углубление…

Кофе на пульт не ставят!

Я лихорадочно, трясущимися пальцами с набрякшими, узловатыми сосудами, стал отвинчивать навершие своего клинка. Я должен оказаться прав, должен — потому что иначе жить нам осталось считанные минуты. Сейчас я не смотрел на Алию, но я знал, как она выглядит. Знал, глядя на свои пальцы, которые сейчас раз за разом соскальзывали с рукояти меча, но каждый раз все же проворачивая ее хоть на половину, хоть на четверть оборота. Еще одно усилие, еще… брызнула кровь из-под треснувшего ногтя, ставшего вдруг ломким и ненадежным, но уже виден конец тонкой резьбы и вот дело сделано — рукоять разваливается на две части, со стуком падающие на пол, и в руках у меня остается яростно сверкающий голубыми сполохами самоцвет… голубыми? Я даже не заметил, что камень изменил цвет… Неудивительно, зрение стало совсем ни к черту, правый глаз вообще смотрел на мир сквозь дымку, с каждой секундой утрачивая и эти жалкие остатки зрения. Кажется, это называлось катарактой… не важно. Сейчас существенно только одно: отключить питание. Тогда этот кошмар прекратится.

Мои дрожащие пальцы установили кристалл на площадку — она идеально подошла ему, но рука дернулась, и камень полетел на пол.

Я уставился себе под ноги, с ужасом осознавая, что уже почти ничего не вижу.

— Аманда! — крикнул я… нет, это был не крик, это был хрип.

Но она услышала меня и поняла.

Аманда — оборотень. Ей отпущено больше жизни, чем нам. Немного, но все-таки больше. И сейчас, старея с той же скоростью, что и мы, эта кошка все равно находится чуть в лучшей форме.

Иссохшая, морщинистая рука была стара, как и наверняка все тело. Я еще увидел совершенно седую гриву — все остальное расплывалось в тумане. Но рука не дрожала, и камень занял то место, которое для него предназначалось. Комнату теперь заливал яркий синий свет — даже мои, уже почти слепые глаза видели этот маяк, и я совершенно точно знал, как найти то место, где из пульта торчит головка ключа. Вот он, ключ, здесь, чуть ниже этой яркой голубой точки… Он не повернется, не может повернуться.

Значит, его надо вдавить. Моя ладонь ударила по ключу, слабенько, еле-еле — и все же металл разорвал дряблую кожу, и что-то теплое заструилось по ладони. Но я почувствовал, как ключ поддался, совсем немного, на несколько миллиметров. И еще услышал надрывный, жуткий, звериный крик Вейры.

А затем я потерял сознание.

Я медленно открыл глаза и поразился, насколько же все затянуто туманом. Тело, казалось, было налито свинцом, но я все же был уверен, что смогу встать. Все кончилось… что ж, пророчество не говорило о том, что мы вернемся. Как и о том, что мы вернемся прежними. Сколько лет пролетели для нас в эти несколько минут — пятьдесят, шестьдесят? Не так уж и важно, все, что осталось, то мое. Дело сделано… по крайней мере я на это надеялся.

Откуда такая уверенность? Не знаю… возможно, ее вселил в меня тот самый вопль, что я услышал напоследок. Так не кричат даже от боли, так орут только от ужаса, от безмерного, беспредельного, черной пеленой застилающего мозг ужаса.

Внезапно на мой лоб легла чья-то прохладная рука, и я закрыл глаза. Я знал, что сейчас снова открою их и увижу лицо той, кого люблю. И я знал, каким будет это лицо… что ж, никому еще не удавалось перехитрить судьбу. По щекам покатились слезы. Ну, десантник, возьми себя в руки.

Теперь я видел, к моему удивлению, гораздо лучше. Можно сказать, совсем хорошо. Я бы даже утверждал, что вижу просто прекрасно, как и раньше. Но наверное, это было самообманом.

Поскольку то, что я видел, никак не могло существовать на самом деле. Ну не могло и все тут — слишком уж это было невероятно, чтобы прямо перед моими глазами находилась Алия, юная и прекрасная, даже лучше, чем прежде. Это мое умирающее сознание рисует на прощание утешительные картины, чтобы смерть не казалась столь страшной. Смешно… да я, наоборот, горжусь, можно сказать.

Попал-таки в элитную и немногочисленную категорию десантников, умерших от старости на боевом посту. Сколько таких было за всю историю Федерации — пара, тройка? Вряд ли больше. Я устало смежил веки…

— Стас, любовь моя. — Ласковый голос проник в мой мозг, настойчиво пытаясь заставить меня снова собраться с силами. — Очнись, милый, все хорошо. Все кончилось. Открой глаза и посмотри на меня.

Алия просит? Ну конечно, раз она просит, как же я могу ей отказать… Ни в коем случае. Если моей возлюбленной хочется, чтобы я открыл глаза, я их открою, мне не трудно. Вот, пожалуйста…