Страница 2 из 13
План Залмана возбудил дебаты бурные, но краткие. Безмилосердная реальность отваживает от алчности в пользу здравомыслия. Собравшиеся сделали чрезвычайный сбор и поручили Эйзеру доставить деньги отцу будущего властителя еврейских судеб.
Глава 2
Яблоня и яблоко
1
Король расположился в одном из бельведеров в парке варшавского дворца. Шляпа с белым пером брошена на траву, рядом с нею распластался светлый атласный плащ, и кружевной воротник расшнурован. Жарко. На коленях закрытая книга. Тяжелый переплет с медными скобами обтянут черной кожей. Не чтение занимает сидящего. Король ожидает визитера. Вот-вот должен появиться казацкий сотник Рудан Дворецкий.
В намерении поднести иль получить награду заключена приятность нетерпения. Обязанность сообщить ли, выслушать ли тревожное известие испытует твердость духа. Верно это для обеих сторон, и пусть одна из них — сам польский король, а другая — мелкопоместный шляхтич.
Показался статный молодой мужчина. Ради приема во дворце гость сменил живописный наряд казацкого офицера на привычное королевскому глазу платье европейского дворянина. В ответ на выражение верноподданного почтения прозвучали слова покровительственного благорасположения.
— Я несказанно рад твоему возвращению, Рудан. Моя армия нуждается в отважных и умных командирах.
— О, премного благодарен, Ваше величество! Когда предо мной встают картины недавнего турецкого плена…
— Стоп, стоп, Рудан! Прошу не продолжать. Уж мне описали твое мученичество, и вновь слышать об этом чрезмерно тяжело для монаршего сострадающего сердца. Ты вернулся, и слава всевышнему!
— Воистину так, Ваше величество!
— Куда как радостнее вспоминать штурм французской крепости. Граф, посланник Франции, писал мне, что у казаков есть полководец, подающий блестящие надежды. По словам посла, Рудан Дворецкий великолепно распорядился своею армией!
— Мне самому услада думать о тех днях.
— Господин Дворецкий! За храбрость в войне с турками, за мужество в плену и, наконец, за утверждение славы польского оружия в Европе, вручаю вам сию награду!
Раскрасневшийся от гордости и похвал Рудан глубоко поклонился и принял из рук короля резную шкатулку. Велико желание казака поскорей увидать, чем полнится ларчик, но, не будучи уверен в совершенстве своих придворных манер, он смирил любопытство. Скользнувшая по лицу монарха улыбка сменилась приготовленной миной печали.
— Мой друг, в том же бою, что тебя пленили, твой отец был ранен. Я прикомандировал к больному лучшего своего лекаря, и тот поставил на ноги Исая Дворецкого. Увы, давеча я получил печальную весть — рана вновь открылась.
— Ваше величесто, я весьма обеспокоен, разрешите следовать домой, к больному батюшке!
— Поспешай, Рудан! И передай родителю мою великую благодарность за доблесть и за доблестного сына и непременно возвращайся под мои знамена!
2
Рудан торопится домой. Тревога гложет сердце. По-прежнему любит отца, хотя в последние годы окрепли прежде мягкие шипы несогласия. “Забыть о разномыслии, — думал Рудан, — лишь бы жил, пусть и увечный!”
Днями Рудан едет верхом, ночами сон не идет к нему. Вспоминает отчий дом, годы учения, друга Миколу Шилохвоста.
Исай Дворецкий, подстароста, по осени самолично отвозил сына в Киев, в братскую школу, а по весне забирал обратно. Во львовский иезуитский коллегиум повзрослевший Рудан отправился сам. Чужая вера претила, а все ж славное было время!
“Я лучше прочих школяров успевал в предметах, — смакует воспоминания Рудан, ворочаясь с боку на бок, — никто так ловко не болтал по-польски, никто так бегло не читал латынь. Не зря классный дядька нахваливал, дескать у меня память необычайная, дар с людьми сходиться и их язык перенимать. В плену я и турецкий и татарский выучил! Впрочем, Микола мне не уступал. В чистописании и красноречии, пожалуй, упреждал меня. А уж талантом к сочинительству его бог наградил. Где он обретается? Скрытный, о семье скудно говорил. Обязательно разыщу!”
Турецкий плен, вернее рабство двухлетнее, всякую думу черным пятном метит. Прав король. Суровое испытание для гордого духа. Нейдет из головы мысль: “Кто выкупил меня? У отца сроду таких денег не было. Кто платил? Кому обязан? Быть в долгу — что в неволе жить!”
3
Там, за холмом, сердцу любезная усадьба. Родной очаг не за красу мил, а оттого, что свой. Рудан пришпорил коня. Дворовый слуга едва уберегся, отворяя ворота всаднику.
Отец лежал на раскладной кровати, в саду, в тени яблоневого дерева. Тут же стояла плетеная корзина, полная яблок. Лицо Исая бледнело в оправе длинных темно-каштановых волос. “Батюшка не поседел. А ведь он плох”, - мелькнуло в голове Рудана.
— Сынку! Успел! Господу нашему слава! Повидаю тебя перед кончиной! Я отхожу, Рудан, — вскричал Исай голосом, слишком крепким для умирающего.
“Нет, не умрет. Это страх и воображение”, - подумал Рудан. Он опустился на колени перед спартанским ложем больного, обнял отца за плечи, поцеловал в лоб.
— Ты непременно поправишься, отец. Король вновь посылает к тебе лекаря, он прибудет днями.
— Король добр к нашей семье. Вчера мне донесли, что ты награжден — слухи мчатся быстрее лошадей. “Эй, Варлам! — крикнул Исай домоуправу, — распорядись-ка о бане и об обеде. Видишь, Рудан приехал. Есть у нас гость дороже?”
К вечеру потянуло прохладой. Рудан и Варлам помогли больному переместиться в дом. Исай полулежал, облокатясь на пирамиду подушек. Сын пристроился рядом. Отец скептически оценивал свою перспективу, вознамерился осенить сына заранее приготовленными наставлениями.
— Сынку, мало осталось мне дней жизни. Знаю, ты горд, не жалуешь непрошенных советов. Снизойди, однако, и выслушай своего старика.
Рудан набрал побольше воздуха в легкие, приготовился смиренно внимать.
— Мое первое наставление тебе — покуда мысль не созрела вполне, не торопись задуманное оглашать, тем паче действовать поспешно. Совет такой годится?
— Разумеется, отец.
— Продолжу. Ссор остерегайся, но ежели дошло до драки, действуй так, чтоб остерегался недруг. Согласен?
— Разумеется, отец.
— Охотно слушай, меньше говори. Ведь слушая, ты приобретаешь, говоря — лишь отдаешь. Принимаешь это?
— Разумеется, отец.
— В дружбе будь до конца верным, но не бескорыстным. Расчет дружбе не вредит. Помню, ты любил Миколку Шилохвоста. Какого он роду, какого племени? Темная лошадка. Я бы поостерегся с таким сближаться.
— Он хороший товарищ. И умен.
— Запомни, сынку, в равной мере худо ждать возврата долга и тяготиться ролью должника.
— Прости, отец, я перебью. Упомянув о долгах, ты уколол дремавшую тревогу. На чье золото турки обменяли твоего сына?
— Не удивлен вопросу. Деньги явились из города Божин, что на нашем чудном Днепре. Богатый купец дал. Еврей по имени Эйзер. Община сделала складчину. Верой в твою великую будущность Эйзер мне польстил. Тебя спасая, он для своих мостит дорогу к большему преуспеянию.
— Евреи вложили состояние в мою карьеру. По гроб жизни буду обязан их нечистому племени.
Рудан помрачнел. Исай робко взглянул в ожесточившееся лицо сына.
— Сынку, евреи не так плохи, как принято думать. Сравняй их с собою в голове твоей, не ставь препоны им, и они пользу принесут великую. Уменьем своим невообразимо разовьют коммерцию, землепашество и всякое ремесло. Они сторицей платят королю за привилегии. Если прав Эйзер, и судьба тебе взлететь высоко, не раз еще придет нужда в больших деньгах. Рука моет руку, а доставивший выгоду другому, доставит ее и себе.
— Отец, когда был я в турецкой кабале, услыхал разговор двух евреев из наших мест. Пленники, ожидали выкупа. Они говорили по-своему. Не знали, чей я сын. Я к языкам склонен, тарабарскую их речь еще до плена научился понимать. Разговор был о нашей семье. Один твердил, мол подстароста Исай Дворецкий родом из евреев, дед его принял крещение. Другой согласен, дескать только еврей станет своего сына наукам учить. Не оттого ли, что правы они, ты за евреев вступаешься, батя?