Страница 65 из 81
Это было обыкновенное малодушие, и человек в зипуне об этом знал. Он не был этим удивлен, не стыдился этого и не пытался с этим бороться: он привык. Он давно ушел бы отсюда, если бы не знал наверняка, что от этого будет только хуже. У того, кто держал его за горло, была очень крепкая хватка-Человек этот, морозной ночью страдавший от холода, раздражения и малодушного страха, был никто иной, как пан Кшиштоф Огинский. Появлению пана Кшиштофа в этом месте в столь неурочный час предшествовал целый ряд событий и обстоятельств, ни одно из которых не было для него приятным или хотя бы полезным. Он хотел бежать из города, но у него ничего не вышло: памятное свидание с княжной Вязмитиновой в доме лесника Силантия сломало все его планы.
После этого свидания пан Кшиштоф посетил в тюремном лазарете содержавшегося там Лакассаня. К его немалому удивлению, доступ в лазарет оказался почти свободным: узник лежал без сознания, и доктор Шнитке, не зная, что еще предпринять, настоял на том, чтобы к арестованному допускали посетителей. Он надеялся, что хотя бы это окажет на больного благотворное воздействие и заставит его выйти из беспамятства. Доктор и сам понимал, что такой метод лечения имеет очень мало общего с наукой, но все остальные известные ему способы уже были перепробованы и на деле доказали свою полную несостоятельность. Впрочем, изобретенный доктором новый способ лечения был еще хуже прежних; если бы кто-то догадался спросить пана Кшиштофа, он мог бы сказать, что бессмысленно пытаться привести в сознание человека, который намеренно симулирует беспамятство. Но пана Кшиштофа никто не спрашивал, а он не стал набиваться в консультанты местному светилу медицинской науки, ибо это шло вразрез с его собственными интересами.
Седоусый ветеран, гремя ключами, открыл перед Огинским дверь лазарета. Пан Кшиштоф вошел, и дверь за ним закрылась с тем же грохотом. Он оглянулся на зарешеченное окошечко, прорезанное в обитых железом дубовых досках, кивнул видневшемуся там лицу охранника, и лицо, кивнув в ответ, скрылось.
Пан Кшиштоф повернулся к постели, на которой лежал Лакассань, и со смешанным чувством страха и злорадства всмотрелся в изможденное, обросшее нечистой бородой лицо своего компаньона. Этот человек был его, пана Кшиштофа, персональным злым роком – во всяком случае, в течение последнего месяца. Сейчас он лежал перед Огинским, беспомощный и жалкий, находящийся в полушаге от смерти... Полно, мысленно оборвал себя пан Кшиштоф, я ведь знаю, что он притворяется!
Он с подозрением посмотрел на Лакассаня. Вид у француза действительно был жалкий – что называется, краше в гроб кладут. “А может быть, все-таки не притворяется? – с надеждой подумал Огинский. – Может быть, он все-таки умирает? Ах, как это было бы чудесно! И с каким удовольствием я бы его добил! Это было бы только гуманно, а главное, очень удобно. Но... фамильная тайна!”
Он подошел к кровати и осторожно присел на ее краешек. Лакассань не подавал признаков жизни.
– Лакассань, – негромко позвал пан Кшиштоф. – Ну же, Лакассань, это я, Огинский! Вы хотели мне что-то сказать.
Француз не отвечал. Пан Кшиштоф внимательно вглядывался в его лицо и не заметил ни одного признака того, что француз его услышал. Дыхание раненого было медленным и неглубоким. Огинский вдруг представил, как он вынимает из-под головы Лакассаня подушку и кладет ему на лицо – кладет и сильно прижимает... Много времени на это не понадобится, подумал он. Две, от силы три минуты, и я буду свободен. Подушку на место, еще пять минут для очистки совести, и можно уходить. Смерть обнаружат далеко не сразу и припишут ее естественным причинам. В конце концов, никто здесь по-настоящему не верит в то, что он выздоровеет. Да и кому это нужно – чтобы он выздоровел? Правильно, никому. Никому на всем белом свете это не нужно и не интересно. Он убийца, негодяй, шпион, и даже господь бог не осудит меня, если я сотру с лица земли эту мерзость. Фамильная тайна? Чушь, чепуха, что он может знать про меня такого, чего не знаю я сам?
Искушение было слишком велико. Пан Кшиштоф воровато оглянулся на дверь. Руки его, действуя словно бы сами по себе, ухватились за край тощей подушки и потянули ее на себя. Огинский, не отрываясь, смотрел в лицо Лакассаня, но он все равно как-то умудрился пропустить момент, когда раненый открыл глаза. Внезапно пан Кшиштоф осознал, что более не видит перед собой безжизненной маски; серо-стальные глаза Лакассаня смотрели ему в лицо насмешливо и ясно, а его губы кривились в презрительной ухмылке. Француз сделал неуловимое движение рукой, и пан Кшиштоф почувствовал, как что-то острое уперлось в его шею под подбородком. Скосив глаза, он увидел длинный и острый обломок древесины, крепко зажатый в костлявой ладони Лакассаня. При всей своей смехотворности это импровизированное оружие запросто могло проткнуть его шею и в два счета отправить пана Кшиштофа на тот свет. Другая рука раненого, выпроставшись из-под одеяла, мертвой хваткой вцепилась в грудь Огинского, удерживая его на месте и не давая даже отшатнуться.
– Что это вы затеяли, приятель? – тихо спросил Лакассань. В его голосе не было ни малейшего намека на слабость, которую он, судя по его виду, должен был испытывать.
– Бог с вами, Виктор, – растерянно пролепетал пан Кшиштоф, – что вы?.. Я лишь хотел поправить... Но как же?.. Вы в сознании? Матка боска, какая радость!
– Правда? – с лютой иронией спросил Лакассань. – Ах, да, вы же хотели узнать фамильную тайну! Единственная ваша тайна, Огинский, заключается в том, что вы – сын шлюхи, вор, мерзавец и шпион. Тихо, черт бы вас подрал! Гордость – это роскошь, которая вам не по карману, особенно сейчас. Я открыл вам вашу тайну, и если вы не вытащите меня из этой вонючей дыры, я открою ее всем желающим. Компрене ву?
Пан Кшиштоф мысленно заскрежетал зубами. Он предвидел что-нибудь в этом роде, но надежда, как известно, умирает последней. Теперь она, наконец, умерла, оставив Огинского наедине с его несчастливой судьбой.
– Я обдумывал это, – солгал он. – Да уберите же свою деревяшку, нас могут увидеть! Так вот, я думал, как вам помочь. Честно говоря, это очень трудно. Стены здесь толстые, решетки крепкие, и охрана, как ни странно, не оставляет желать лучшего. Попасть сюда, к вам, не так уж сложно, пока вы считаетесь лежащим в беспамятстве, но вытащить вас отсюда... Не знаю.
– А вы узнайте, – предложил Лакассань, убирая щепку от шеи пана Кшиштофа и пряча ее под одеяло. – Поинтересуйтесь. Не надо делать умное лицо. Тем более не надо советоваться со мной. Все, что я мог, я вам уже сказал. Это ваше дело, каким образом вы нейтрализуете охрану и вывезете меня отсюда. Я не могу до бесконечности притворяться полутрупом и, простите за подробности, регулярно мочиться под себя. Мне это надоело. И потом, это уже становится смешным. Здешний врач – дурак и недоучка, но даже он уже начинает поглядывать в мою сторону с некоторым сомнением. Думайте, Огинский! И думайте поскорее, пока ситуация окончательно не вышла из-под контроля. Единственный способ уцелеть для вас – освободить меня. Вы все поняли? Вижу, что поняли. Проваливайте. Я жду.
...И вот теперь пан Кшиштоф прятался за углом городской управы, дрожа от холода и нервного возбуждения, не в силах дождаться, когда же уберутся двое пьяниц, которые никак не могли расстаться друг с другом. Пистолет в его руке тоже дрожал; пан Кшиштоф из последних сил сдерживал непреодолимое желание спустить курок и посмотреть, что из этого получится. Он чувствовал, что рассудок у него начинает мутиться; ему хотелось кого-нибудь убить, и он уже готов был это сделать, когда калитка одного из расположенных по соседству домов отворилась и на улицу выбежал огромный, как медведь, и такой же косматый дворник, вооруженный увесистой березовой палкой. Вспыхнувшая было ссора прекратилась после двух глухих ударов этим примитивным, но весьма действенным орудием, и поле битвы осталось за дворником. Бородач, бормоча проклятия, наклонился, подобрал потерянную одним из пьяных шапку и, размахнувшись, с нечеловеческой силой запустил ею вслед отступающему неприятелю, сопроводив этот жест потоком площадной брани. После этого он трубно высморкался в два пальца, сунул свою дубину под мышку и, косолапо ступая, неторопливо удалился восвояси.