Я вернусь...

Кофе зашипел и полился на плиту. Юрий спохватился, выключил конфорку, сдернул с плиты кофейник и перелил черную, как сырая нефть, курящуюся горячим паром жидкость в большую керамическую кружку. Он уселся за стол, обхватил кружку ладонями и, глядя в окно, стал прихлебывать обжигающее варево.

"В общем-то, рассуждать тут не о чем, – подумал Юрий. – Я ведь еще тогда, в кафе, решил, что непременно наведаюсь в их клуб, посмотрю, что да как. А почему бы и нет? Не понравится – уйду. Они ведь, насколько я понял, ни взносов не берут, ни страшных клятв на крови не приносят. Захотел – пришел, захотел – ушел... Или нет? Или у них там все-таки тайное общество, вроде масонской ложи? Если так, уйду сразу же, как только почую неладное..."

Было одиннадцать утра – самое время что-нибудь предпринять. Пойти в гости, например, или посмотреть телевизор, или учудить еще что-нибудь столь же бессмысленное. Первое января – всенародный день большого похмелья... Идти было не к кому, и никаких гостей Юрий не ждал, а телевизор... О Господи! Если бы тот, кто изобрел это чудо техники, мог знать, что по нему будут показывать спустя каких-нибудь полвека, он бы, наверное, удавился.

Юрий с сомнением покосился на холодильник. В холодильнике, насколько он помнил, имелось две бутылки "гжелки", литр недурного коньяка и даже какое-то вино – вермут, кажется, а может, и не вермут. Закуска там также имелась, причем в количестве, достаточном для утоления самого лютого голода, да еще и в ассортименте, способном удовлетворить самый взыскательный вкус. Ну, пусть не самый взыскательный, но с некоторых пор Юрий не держал в своем холодильнике отравы вроде магазинных пельменей или соевой колбасы. Напиться, что ли, в самом деле? А заодно и поесть...

Ему действительно хотелось выпить и, несмотря на предоставленный Мироном плотный завтрак, основательно перекусить, но вместо этого он почему-то вернулся в комнату и сначала присел, а потом, когда стало совсем уже невмоготу, прилег на диван. "Кофе подействовал", – говаривал в подобных случаях один его старинный знакомый, и Юрий, закрывая глаза, подумал, что этот веселый парень, превратившийся теперь просто в высеченное имя на гранитной плите, был прав: кофе не всегда действовал так, как от него ожидали.

Юрий заснул каменным сном без сновидений, а буквально через час с небольшим его разбудил настойчивый звонок в дверь. Он вскочил, не понимая, где находится и что происходит, и подумал, что снова в армии и что его подняли по боевой тревоге. Сочившийся в окно серенький тусклый свет зимнего полдня был принят им за предрассветные сумерки раннего летнего утра где-то в горах, и он не сразу сообразил, почему под ногами мягкий ковер и откуда в палатке телевизор, большое прямоугольное окно с занавесками и выцветшие старенькие обои.

Звонок продолжал дребезжать. Юрий наконец проснулся, разобрался, на каком он свете, и, душераздирающе зевая, поплелся открывать. По дороге он гадал, кого это могло принести, но идти ему было недалеко, так что ничего дельного он придумать не смог.

Юрий открыл дверь, а за нею на вытертом стареньком половичке, подчеркнуто шаркая подошвами, стоял слегка опухший Серега Веригин. Из-под его незастегнутой зимней куртки выглядывали растянутые треники и линялая застиранная майка, а в руке Серега держал толстую фаянсовую тарелку с солеными огурцами – тремя целыми и одной половинкой.

– С Новым годом, Юрик, – сказал он и еще усерднее зашаркал подошвами. – А я вот, видишь, по-соседски к тебе... Грымза моя в гости закатилась, а меня не взяла. Нечего, говорит, тебе, алкашу проклятому, там делать. Позориться с тобой, говорит, только, и больше ничего. Ну, думаю, как быть-то? Башка-то после вчерашнего трещит... А чего, думаю, пойду загляну к Юрику – а вдруг дома? Вчера-то моя нам с тобой посидеть по-человечески не дала. Полночи пилила, не поверишь. Не баба, чистое наказание! Огурчики вот принес... Огурчики свои, домашние, не дрянь какая-нибудь покупная! С горючим у меня, правда, того... Ну, ты в курсе.

– В курсе, – сказал Юрий и засмеялся. – Давай заходи, чего ты там топчешься?

Веригин с готовностью вошел, сунул Юрию тарелку с огурцами и засуетился под вешалкой, стаскивая с себя куртку и ботинки. После этого он забрал свою тарелку обратно и босиком, в одних носках, прошлепал за Юрием в комнату, где первым делом уставился на большой японский телевизор с плоским экраном, купленный Юрием недавно взамен старого черно-белого "Горизонта". Этот взгляд Юрию не понравился, потому что Веригин при всем своем дружелюбии был завистлив едкой, как концентрированная серная кислота, завистью. Казалось бы, что тут такого – новый телевизор? Да такие стоят в каждой второй квартире, а в каждой третьей имеются аппараты покруче, но для Сереги Веригина каждая чужая обновка была как нож в горле. Вот если бы у Юрия стоял его древний "Горизонт-206" да если бы еще вдобавок ко всему сломался он, тогда... Тогда – да. Тогда бы Серега от души посочувствовал и даже вызвался бы помочь, хотя руки у него были как крюки и вреда было бы гораздо больше, чем пользы.

– Классный ящик! – завистливо протянул Веригин, заставив Юрия пожалеть, что впустил этого типа в квартиру. – Ну, ничего. Я вот лет через пяток напрягусь, стеклотару сдам и сразу все куплю – и домашний кинотеатр, и джип с лебедкой, и дачу с сауной.

Юрий промолчал. Стеклотару Веригин сдавал регулярно, но денег от этого, увы, не прибавлялось – слишком уж он любил выпить. Так что о джипе с лебедкой – кстати, почему именно с лебедкой? – Сереге оставалось только мечтать.

– Ничего, если мы на кухне сядем? – поспешно спросил Юрий. – Там и к холодильнику поближе, и вообще...

– Верное решение! – с энтузиазмом откликнулся Веригин. – Это у них, в Европах, на кухне квасить вроде как западло. А для нас, русских людей, милее места нету. Ну, разве что хорошая баня.

– Или сортир, – не удержался Юрий.

Они уже были на кухне, и он, склонившись над открытой дверцей холодильника, переправлял на стол его содержимое.

– Не скажи, – откликнулся Веригин и далеко вытянул шею, чтобы через плечо Юрия заглянуть в холодильник. Тарелка с вялыми огурцами все еще была у него в руках. – Не скажи, Юрик. Сортир – место уединенное, интеллектуальное. Посидеть, подумать, газетку почитать или книжку какую... В сортир компанией не ходят, там не пообщаешься, а вот на кухне – это да! Я вот все мечтаю купить маленький телевизор – ну, вроде автомобильного, – и в сортир поставить. А что? Чего время-то даром терять? Знаешь, как оно бывает, когда по нужде надо, а по ящику футбол? Помереть можно, рекламы дожидаясь! Тем более в этом году чемпионат.

– Чего чемпионат? – спросил Юрий, выставляя на накрытый стол бутылку "гжелки". – России или Европы?

– Тундра ты, Юрик, – сказал Веригин, глядя при этом почему-то не на Юрия, а на бутылку, как будто она его гипнотизировала. – Чемпионат мира! Разве можно таких вещей не знать?

– Можно, как видишь, – сказал Юрий, садясь. – Ну, за чемпионат?

– Давай! – воскликнул Веригин, хватаясь за рюмку. – За чемпионат! За наших! Может, они хотя бы в полуфинал выйдут.

– Сомневаюсь, – сказал Юрий, но "за наших ребят" выпил.

Было скучно, клонило в сон, и даже водка шла в горло нехотя, будто через силу. Веригин безумно раздражал Юрия, и оставалось лишь сожалеть о том, что это не Мирон – тому, по крайней мере, можно было бы сунуть разок в зубы, чтобы заткнулся, и он бы не обиделся. А этот обидится. Даже если его не бить, а просто честно сказать: извини, мол, Серега, что-то я устал, спать хочу, а ты забирай свои огурцы и шагай домой, – обидится насмерть, как будто ему в глаз плюнули. Сам себя не уважает, а от других уважения требует, недотыкомка...

– Серега, – сказал он, – ты не обидишься, если я тебе в морду дам?

Веригин поперхнулся куском сервелата, перестал жевать и отодвинулся от стола. Лицо у него вытянулось, за щекой, как чудовищный флюс, топорщился комок непрожеванной колбасы.

– Ты чего? – настороженно спросил он. – Совсем, что ли, окосел с двух рюмок? Что за народ пошел! Пробку понюхает и сразу драться. Не ожидал я от тебя, Юрик. Я думал, ты мне друг, а ты после ста граммов коней швырять начинаешь...