Я вернусь...

– Ты что делаешь, урод? – спросил Юрий. – Совсем с катушек съехал?

Разговаривать ему не хотелось. Хотелось встать и разодрать этого малахольного на куски, но это, кажется, было именно то, чего добивался Мирон, и Юрий решил повременить. В конце концов, сумасшедших не трогали даже дикари, а Мирон был не в себе.

– Можно сказать и так, – легко согласился Мирон. – Может, и съехал. А может, наоборот, пришел в себя. Помнишь, ты же сам первый это сказал: проснулся...

– Ну да, конечно, – сказал Юрий, рассеянно отирая залепленное подтаявшим снегом лицо. – Стоит человеку сойти с ума, как он тут же начинает утверждать, что прозрел и что он – единственный зрячий среди слепых. Тебе лечиться надо, Мирон.

– Все может быть, – продолжая размеренно работать кистями, сказал господин главный редактор. – Однако должен тебя предупредить: если ты на счет "десять" не встанешь, я ударю тебя ногой в лицо, и тогда лечиться придется тебе. Раз. Два...

– Ладно, – сказал Юрий и завозился в снегу, поднимаясь на ноги. – Ладно, я встану. Я встану, а ты ляжешь...

– Отлично, – ответил на это Мирон. – Четыре, пять...

Он слегка переменил позу, приняв что-то вроде боксерской стойки.

– Не знаю, какого черта тебе от меня надо, – сказал Юрий, роняя в снег испачканное мокрое пальто, – но я слышал, что сумасшедшим нельзя перечить.

– Ага, – подтвердил Мирон и добавил: – Восемь.

И тогда Юрий влепил этому чокнутому прямой правой – без скидок, от души, прямо по чавке, сделав то, чего ему давно хотелось, и испытав при этом восхитительное, пьянящее чувство освобождения от всего на свете: от законов, норм, правил, обдумывания последствий, угрызений совести, мудреных расчетов, напрасных надежд, горечи и обид. Раздражение против Мирона, неловкость за вчерашний ресторанный дебош, многочисленные треволнения из-за чертовых денег, усталость, боль в ноге – все ушло, испарилось, как испаряется от точного удара молнии грязная лужа на дне пересохшего илистого пруда.

Мирон винтом забурился в сугроб, взметнув волну рыхлого снега. Он сразу же попытался встать, но вставать было рановато, его руки подломились, и он снова ткнулся носом в снег. Юрий подскочил к нему, ухватил за воротник дубленки, рывком поднял на колени – на ноги не получилось, потому что Мирон был тяжеленный, – развернул лицом к себе и, встряхнув, как тряпичную куклу, яростно прорычал в облепленную кровавым снегом рожу:

– Ну?! Хватит или еще?!

Вместо ответа Мирон улыбнулся разбитыми губами и вдруг, не вставая, прямо с колен, из очень неудобной позиции, врезал Юрию левой прямо в солнечное сплетение. Одно слово – боксер...

Юрий сложился пополам, выпустил воротник Мироновой дубленки и сделал два неверных, шатающихся шага назад, хватая ртом воздух, который никак не желал идти в горло и дальше, в легкие.

Внутри у него что-то болезненно оторвалось, и воздух наконец со свистом пошел в легкие. В это самое мгновение, словно только того и ждал, на Юрия налетел Мирон и с ходу принялся быстро и грамотно его обрабатывать: справа, слева, опять справа, снова слева, по корпусу, в голову, еще в голову и вновь по корпусу... Потом он ударил ногой, запорошив Юрию все лицо снегом, и это уже не имело к боксу никакого отношения, а значит, давало Юрию полную свободу действий. И Юрий начал действовать в полную силу, отбросив последние колебания и испытывая только ничем не замутненную радость оттого, что он такой сильный, ловкий, умелый и опытный и отлично умеет держать удар и что наконец-то ему попался противник, позволяющий проявить все эти в высшей степени положительные качества, – достойный противник, тоже сильный, ловкий, опытный и умелый.

Мирон и впрямь оказался силен и вынослив да вдобавок ко всему еще и успел поднабраться где-то настоящего боевого опыта – опыта того сорта, который нельзя получить ни у какого, самого талантливого и знающего инструктора, а можно лишь самостоятельно приобрести методом проб и ошибок, – но этот его опыт был все-таки жидковат по сравнению с опытом хорошо обстрелянного офицера-десантника. Хватило Мирона, к огромному сожалению Юрия, ненадолго.

Минуты через три или четыре Юрий уже сидел на Мироне верхом и, с трудом удерживая окоченевшими пальцами его короткие жесткие волосы, размеренно и с большим удовольствием тыкал его расквашенной мордой в разрытый, перелопаченный, обильно окропленный кровью снег. Потом ему как-то вдруг подумалось, что уже, наверное, и впрямь хватит и что если продолжать в том же духе и дальше, то "Московский полдень", пожалуй, лишится главного редактора. Это была трезвая, холодная мысль, и от соприкосновения с нею бешеный азарт драки мгновенно улетучился. Юрий уронил голову Мирона в снег и, кряхтя, сполз с его широкой и твердой, как дубовая лавка, спины.

Мирон еще немного полежал ничком, а потом слабо зашевелился и с трудом перевернулся на спину.

– Ох, – прохрипел он, цитируя старый анекдот про курицу, которая попала под поезд, – вот это прижали! Не то что наши парни в курятнике...

"Псих", – подумал Юрий. Пока они с Мироном дрались, ему казалось, что он что-то понял, но во время драки думать об этом было некогда, а теперь, когда время появилось, все понимание испарилось.

– Псих, – сказал он вслух, не совсем внятно из-за распухшей губы. – Может быть, ты хотя бы теперь объяснишь, что это было?

– А ты не понял? – по-прежнему лежа на спине и глядя в низкое серое небо, хрипло откликнулся Мирон. – Это был сеанс очищения организма от шлаков. От дерьма, одним словом. Ты выбил дерьмо из меня, я выбил дерьмо из тебя, и вот теперь мы оба чистенькие, как только что отпечатанные баксы, и можно вставать и идти дальше разгребать помойки, общаться со слизняками и полными пригоршнями жрать говно. Давай, скажи, что я не прав. Только подумай сначала и скажи честно, о'кей?

Юрий хотел было встать, чтобы взять сигареты из валявшегося поодаль пальто, но лишь болезненно охнул и тут же опустился обратно в сугроб. Оказалось, что для прямохождения он еще не созрел; следовало еще немного подождать, а уж потом проходить путь эволюционного развития. Чтобы не терять времени даром, он сходил за сигаретами на четвереньках, закурил сразу две и одну из них осторожно вставил в окровавленные губы лежавшего брюхом кверху Мирона. Мирон благодарно кивнул и стал глубоко и старательно дышать смолистым дымом, не прикасаясь к сигарете мокрыми ободранными руками и растя на ее кончике кривой столбик пепла.

Все это время – пока ползал на карачках по глубокому снегу, рылся в карманах пальто, отыскивая сигареты, пока чиркал подмокшей зажигалкой и потом возвращался с прикуренными сигаретами обратно – Юрий думал над словами Мирона, хотя обдумывать тут, по правде говоря, было нечего. Мирон был, конечно же, прав на все сто. Несмотря на боль в избитом теле, на холод, на расквашенную губу, испорченный костюм и общую бредовость ситуации, Юрий чувствовал себя отлично отдохнувшим и словно заново родившимся. Он был готов свернуть горы; более того, теперь он снова был готов радоваться жизни. Похожее ощущение, правда более острое, он впервые испытал в Афганистане, вернувшись живым и невредимым из своего первого десанта, в котором погибла половина ребят. Да, тогда ощущение было острее, но когда это было! Тогда все казалось более ярким и настоящим, не то что теперь... Мирон был прав и, как всегда, выбрал наилучший способ убедить Юрия в своей правоте. Воистину, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать...

Он лег в снег, голова к голове с Мироном, и тоже стал курить, глядя в зимнее январское небо. Странно, но холод почти не ощущался. Кровь все еще бежала по жилам с бешеной скоростью, согревая с головы до ног покрытое ушибами тело. "Хорошо? – мысленно спросил себя Юрий, и мысленно же ответил себе: – Хорошо!"

– Ну? – спросил через некоторое время Мирон и шумно выплюнул истлевший до самого фильтра окурок.

– Да, – сказал Юрий и отбросил свой окурок далеко в сторону. – Ты прав. Только я все равно ни черта не понимаю.

– А я тебе все объясню, – живо откликнулся Мирон. – Вообще-то, это не положено и даже запрещено, но я-то знаю, что ты – могила... Вот сейчас встанем, пойдем в один шалман – тут недалеко, метров двести, мы с тобой мимо него пробегали, там открыто круглые сутки, – и я тебе все объясню.