Страница 22 из 88
Сначала это делается неясно, неотчетливо: они еще не просятся на язык, они не появляются даже и в мыслях, но почему-то ваше воображение строит из окружающего — вещей и людей — такие обстоятельства, что все эти слова через какую-нибудь минуту, а то и раньше, придутся вам как нельзя кстати.
Словом, повторенный текст сам сорганизовывает весь этюд без всякой помощи сознательного, рассудочного измышления. Он, оказывается, не забылся и делает свое дело.
И здесь наступает пятый момент: надо иметь смелость всему этому отдаться. Отдаться целиком, без оглядки.
Ах эта оглядка! Она делает с актером не лучше того, что она сделала в свое время с женой библейского Лота. Достаточно оглянуться, и превратишься в соляной столб. Делай на сцене, что у тебя делается, живи, как живется, не оглядывайся!
Учеников большей частью ни капли не смущают вопросы: как и почему все делается и по каким причинам все у них получается. Практика убеждает их более, чем любые теоретические рассуждения.
Читатель же, вероятно, не может воспринимать все написанное здесь иначе, как умозрительно. А в этом случае утверждение, что заданный текст сам сорганизовывает весь этюд — представляется ему непонятным и сомнительным. Как это так: заданные слова сами организуют этюд? Как это они сами могут что делать?!
Да очень просто. Разве не бывало с каждым из нас вот таких или подобных случаев: спишь и видишь, например, во сне, что ты где-нибудь в деревне, лето, открытое окно, под окном кусты, деревья... Вдруг барабанный бой, песня, и по улице мимо твоих окон идут дружно, стройно, под песню и барабан пионеры... Просыпаешься — оказывается, это трещит будильник над изголовьем.
Во время его коротенького треска не только представилась отдельная картина, но даже протек для меня целый кусок жизни. Я не фантазировал, не думал, на что похожа трещотка будильника и что она могла бы вызвать. Пришло оно без всяких моих измышлений, в одно мгновенье: раз и готово!
Не стоит говорить о том, что, конечно, не треск будильника организует картины в сознании человека, а сам человек под влиянием в данном случае треска будильника организует их. Не стоит также говорить о том, что заданные слова этюда, да еще целые сочетания фраз, да впечатления от партнера,— все это гораздо сложнее и значительнее, чем однообразная, слышимая вами ежедневно трещотка будильника. Не стоит, пожалуй, говорить и о том, что для человека, по утверждению физиолога Павлова, слова являются «второй сигнальной системой» и значат нисколько не меньше действительных ощущений.
Интересное и новое тут в другом. Во сне, когда заторможена работа коры головного мозга, то есть вся деятельность сознания, самомалейшее внешнее впечатление может толкать нас на создание отдельных картин и даже целых кусков жизни, в которых мы будто бы принимаем участие. Когда же мы не спим, и работа нашего сознания идет полным ходом — она заслоняет собою все происходящее ниже порога нашего сознания, мы его не воспринимаем и думаем, что его просто нет. А оно есть, что и выявляется в ходе наших этюдов.
Теперь читателю, может быть, станет понятно не только то, как организуется словами текста этюд без предварительного придумывания и сочинения его, а также и то, что при помощи описанных этюдов и этого подхода к ним ученик не отодвигает от себя, не изолирует себя от тех процессов фантазии и творчества, какие протекают в нем, а культивирует и овладевает ими — самыми органичными, самыми тонкими.
Все в этюдах появляется само собой
Казалось бы, как разнообразны люди: что ни человек, то свои качества, свои отличия, свои ошибки. А на самом деле, на практике: что ни группа — главные ошибки, главные типы ошибок встретятся в каждой.
Не было еще ни одной, например, группы, чтобы не попался в ней человек, который все заранее придумает, а потом уж и начинает этюд.
Видишь все эти его ухищрения, но молчишь, ждешь — когда это ему самому надоест.
Сначала он чувствует себя героем: этюды его занятны, интересны... Хоть некоторые из учеников и ворчат вполголоса, что, мол, это все «придуманное», заранее решенное, но я будто не слышу. Наконец наступает перелом: ему самому делается скучно от его «творчества», и в конце концов он начинает выкладывать свои сомнения.
— Вот вы все говорите: «возникает сразу», «возникает само», «не может не возникнуть», а я признаюсь вам — у меня ничего не возникает. Повторю текст, выкину его из головы, сделаю «пустоту», а потом... и ничего. Ничего не приходит, ничего не появляется... И, скажу вам по совести, чтобы не очутиться в глупом положении, я всегда на всякий случай сначала обдумываю...
— Так что же вас смущает? Ведь у вас иногда очень неплохо получается.
— Но другие-то не придумывают, а у них «появляется!» Значит, дело во мне... И почему вы мне ничего не говорите? Ведь вы видите, а не говорите...
Если он так забеспокоился — дело налаживается. Значит, почувствовал в себе человек какой-то недостаток, значит, захотел от него освободиться, значит, слушать вас будет не только ушами, а и мыслью, и сердцем. Сейчас вы в какие-нибудь десять минут сумеете его направить на путь истины.
— Не возникает у вас,— скажешь ему,— потому, что вы чего-то от себя требуете сверхъестественного. А вы ничего не требуйте!..
На этих днях мне подвернулся именно такой случай.
Моей собеседницей была одна очень способная женщина, испорченная плохой школой и в то же время достаточно ленивая, чтобы додумать все самой до конца, хотя она уже несколько лет режиссер и преподаватель. Она подкараулила меня, когда я выходил с урока, и попросила разрешения пойти со мной. То, что она мне сказала, касалось как раз той самой темы, которой посвящена эта глава. И ответил я ей примерно то же самое, что и ученику. Мы шли по бульвару, и я предложил: ну вот, давайте понаблюдаем, как это происходит у нас в быту. Сядем на скамеечку... Сели. Напротив нас какой-то пожилой бородатый человек читал сосредоточенно газету.
Не успели мы еще толком усесться — он сложил газету, встал и пошел. Собеседница моя, заметив оставленный на скамейке сверток, кричит: «Гражданин! Гражданин! Забыли!» Тот не слышит. Она срывается с места, берет сверток, догоняет и отдает ему.
Возвращается и говорит:
— Вот чудак! Он же еще и недоволен: так сказал «благодарю вас», будто я ему на ногу в трамвае наступила.
— Скажите, вы обдумывали каждое ваше действие?— спрашиваю я ее.
— Что обдумывала, какое действие? — не может она понять.
— Да вот вы окликнули его, взяли сверток, побежали отнести.
— Как же я могла обдумать? Когда? Смотрю: сверток на лавке... Крикнула — не слышит, и побежала.
— Так и побежали, не думая?
— Ничего не думала — когда тут думать!
— Выходит, все самой собой сделалось?
— Ну да.
— А почему вы мне сказали, что он поблагодарил вас плохо?
— Как почему? Не знаю... Уж очень он удивил меня: то ли он на себя, то ли на меня рассердился.
— Значит, тоже само собой сказалось? Такой чудной, что нельзя было не сказать: «Вот чудак»?
— Конечно. Ужасно смешной. А там у него что-то тяжелое, мягкое,— наверно, курица.
— А вам зачем надо знать? Ишь какая любопытная.
— Да нет, я не любопытная — а пальцы сами нащупали.
— Сами? Опять сами? Что это у вас какая анархия — все само собой делается? Зачем же вы так «распустили себя»?
Она, конечно, догадывается, что все это я говорю применительно к основному нашему разговору, что все, что она сейчас проделала, и все, что мне сказала, есть самый прямой и убедительный ответ на все ее недоумения и вопросы.
— А ведь верно! — улыбается она.
— Вот видите. В жизни это, оказывается, происходит на каждом шагу, и вас не только не удивляет, вы этого даже не замечаете — до того это естественно. А когда этого же я прошу на уроке, вы пугаетесь, воображаете, что я требую чего-то невероятного.