Страница 23 из 101
Едва движение возобновилось, как Федор Дементьевич вынул из кармана и с нескрываемым удовольствием раскурил толстую сигару. Развалясь на подушках и дымя, как испорченный камин, он с победоносным видом озирал окрестности. Впрочем, ловя на себе косые взгляды полковника, сей старый плут немедля закатывал глаза и принимался кряхтеть и стонать, хватая себя за разные части организма. Окончательно пресытившись этим недостойным зрелищем, Петр Львович вторично обозвал графа симулянтом и ускакал вперед.
До места добрались примерно через полчаса. Здесь лошадей пришлось оставить, поскольку дальше предстояло идти пешком. Федор Дементьевич, как и обещал полковнику, к этому моменту уже окончательно оправился после своего падения и глядел орлом. На лице его, розовом и пухлом, блуждала довольная улыбка, движения были быстрыми и уверенными — словом, казалось, что он получает от этой вылазки не меньшее, а может быть, и большее удовольствие, чем все остальные. Он покрикивал на мужиков, отдавал распоряжения, хлопотливо проверял, все ли на месте и все ли знают, куда идти и что делать, — в общем, играл роль радушного хозяина. Судя по всему, избавившись от досадной необходимости ехать верхом, на которой столь твердо настаивал полковник Шелепов, Федор Дементьевич теперь развлекался вовсю. В самом деле, отправляться на охоту, сидя в экипаже, было бы смешно и даже несколько неприлично, а верховой езды Федор Дементьевич не любил. Теперь же, после того, что стряслось в поле, все стало на свои места: и охотничьи традиции остались в неприкосновенности, и в седле трястись более не было никакой нужды. Что же до самой охоты, то Федор Дементьевич рад был случаю, с одной стороны, потешить гостей, а с другой — положить конец бесчинствам медведя, который не давал житья его мужикам.
На опушке их встретил лесник Федора Дементьевича, накануне получивший от графа приказ отыскать медвежье логово. Идти пришлось, слава богу, недалеко: потерявший страх мохнатый разбойник обосновался совсем недалеко от деревни, устроив себе временное жилище в гуще молодого подлеска, куда денисовские девки и ребятишки, бывало, хаживали за грибами и ягодами. Судя по поведению собак, которых с превеликим трудом удерживали двое дюжих егерей, медведь был дома — отсыпался, негодяй, после ночного разбоя.
Кустарник окружили, стали на номера, пустили собак. Все шло так, как обычно идет в подобных случаях, и даже еще лучше: собаки сразу подняли зверя, и очень скоро из кустов, перекрывая многоголосое тявканье своры, раздался гневный медвежий рык, от которого у охотников кровь быстрее побежала по жилам и шевельнулись на головах волосы, сигнализируя о пробуждении древнего охотничьего инстинкта. В свой черед, как и следовало ожидать, медведь — огромный, матерый, с рыжеватыми подпалинами на бурой шкуре — с треском выкатился из кустов, волоча за собой не менее десятка рычащих сквозь зубы, совершенно потерявших разум в горячке схватки собак. Поднялась пальба, взлетели белые дымки, посыпались сбитые ветками листья, полетела щепа. Медведь кинулся наутек, но далеко, понятное дело, не ушел, уж больно много вокруг стояло стрелков, уж очень мешали ему вцепившиеся в мохнатые медвежьи окорока собаки... Словом, о чем тут говорить! Не должен был уйти и не ушел, вот и весь сказ.
Паля по медведю, Петр Львович грешным делом начисто позабыл и об упавшем с лошади Федоре Дементьевиче, и о своих обязанностях полкового командира, и о войне с Бонапартом — обо всем на свете позабыл он, наводя ружье на громадную бурую тушу, которая с треском ломилась через кусты. Не было для него в эту минуту дела важнее, чем остановить убегающего зверя меткой пулей, и, когда зверь, обиженно рыкнув в последний раз, боком завалился в бурелом, Петр Львович наряду с радостью испытал легкое разочарование: ну вот, все уже и кончилось...
Вслед за тем им овладело легкое беспокойство: как там этот инвалид, шут гороховый, симулянт, престарелый паяц — словом, как там милейший Федор Дементьевич, не помял ли его ненароком косолапый? Беспокойство это показалось Петру Львовичу странным и неуместным, тем более что номер Федора Дементьевича был далеко в стороне от того места, где медведь выбежал из кустов прямо на ружья охотников. Да и бежал зверь не к графу, а, напротив, совсем в другую сторону, так что для Петра Львовича лучше всего было выкинуть из головы глупые мысли, что он и сделал с огромным удовольствием.
Подойдя к поверженному медведю, от которого егеря с трудом оттащили собак, полковник увидел, что зверь и вправду велик — такого большого он, пожалуй, и в жизни не видывал. Окружившие добычу возбужденные охотники громко спорили, чей выстрел свалил косолапого; все, однако ж, сходились в едином мнении, что зверь был огромен и свиреп и что в одиночку с ним не сумел бы справиться даже самый искусный стрелок.
— Гляди-ка, Федор Дементьевич, — сказал полковник Шелепов, крутя ус, — какого великана ты в своих угодьях вырастил! Признайся, старый плут, ты его нарочно так раскормил, чтобы нас позабавить!
Федор Дементьевич не отвечал, и, оглядевшись, полковник с легким недоумением заметил, что графа до сих пор нет среди окруживших добычу стрелков. Это было дьявольски странно, поскольку стрельба закончилась уже добрых десять минут назад, а за это время добраться сюда с того места, где стоял в засаде Федор Дементьевич, можно было раз пять, притом любым способом — хоть пешком, хоть ползком, хоть на руках.
Отсутствие графа Бухвостова взволновало присутствующих. Недавнее падение Федора Дементьевича с лошади могло быть простой случайностью, или его собственной проделкой, или же чьей-то неумной шуткой — словом, оно могло быть чем угодно, хоть чудом Господа Бога, но оно таки было. Для человека столь почтенного возраста и солидного телосложения, каким был граф, такое падение могло иметь весьма неприятные последствия. Что с того, что всю дорогу, сидя в бричке, он улыбался, шутил и курил сигару? Пошутил-пошутил, а потом, когда все отвернулись, схватился за сердце и упал...
Федора Дементьевича стали звать; Федор Дементьевич не откликался. Петр Львович в сердцах предположил, что старый шут нарочно валяет дурака, чтобы попугать присутствующих, а то и сидит где-нибудь в кустах, маясь животом с перепугу. «Это, — сказал Петр Львович, — так и называется — медвежья болезнь...»