Утраченная реликвия...

– Ну, естественно, – невесело усмехнулся Юрий. – Отвечаю в обратном порядке. Вчера вечером, как раз в названный период, я стоял перед зеркалом и завязывал галстук. Все труды, между прочим, пошли насмарку из-за этого пса! Ну, да ладно. Подтвердить это никто не может, поскольку живу я один, но в Москве бездна народу, у которого нет алиби на вчерашний вечер. Дальше. Бондарев работал в охранном предприятии «Кираса», а до этого служил по контракту в ВДВ. Когда-то мы вместе воевали, а на днях случайно встретились, выпили и договорились встретиться сегодня утром – вчера у него было дежурство.

– Вместе воевали, говоришь? – капитан бросил на Юрия острый оценивающий взгляд и кивнул в ответ на какие-то свои мысли. – Чечня?

– Ясно, что не Мордовия.

– Да, Чечня… – капитан погрустнел – то ли притворялся, пытаясь раскрутить своего подозрительного собеседника, то ли и впрямь принимал близко к сердцу тот бардак, что до сих пор творился на Кавказе. – Я тоже там был. В командировке, два месяца… Всего два месяца, а отходил после этого год. Сильно влияет на психику, знаешь ли.

– – Это если психика слабая, – немного осадил его Юрий. – Я уволился еще в девяносто пятом, и ничего, не свихнулся. Как видишь, до сих пор на свободе.

– Это поправимо, – утешил капитан, мстя за намек на слабость своей психики. – Сам-то чем занимаешься?

– В данный момент ничем. Так и запиши в своем протоколе: Филатов Ю.А., в данный момент нигде не работающий и даже, блин, не учащийся… Честно говоря, я для того и пришел сегодня к Бондареву, чтобы вместе с ним пойти в эту его «Кирасу». Он обещал помочь устроиться.

– Ага… А по тебе не скажешь, что ты нуждаешься в деньгах.

Юрий бросил окурок на асфальт и растер его подошвой ботинка.

– Если это вопрос, – сказал он, – то даже не четвертый, а уже пятый. По-моему, мы договаривались о трех. И, по-моему, если человек одет более или менее прилично, это не означает, что он обеспечен на три жизни вперед.

– Как правило, означает, – возразил капитан и тоже выбросил окурок. – Что ж, не стану дольше задерживать. Жду на Петровке, тридцать восемь. А чтобы ты не забыл, я тебе повесточку пришлю, идет?

Доброжелательность капитана, а также его кажущаяся простота ни на минуту не обманули Юрия. Судя по всему, опер был стреляным воробьем и умел находить к людям подход – качество столь же необходимое в его работе, сколь и редкое среди его коллег. Филатов отлично понимал, что в данный момент возглавляет список подозреваемых и будет возглавлять его до тех пор, пока сыскари не откопают какую-нибудь другую зацепку – настоящую. Впрочем, и в этом случае шансы Юрия угодить за решетку были велики; даже выйдя на след настоящего убийцы, ребята с Петровки могли обнаружить, что довести дело до суда им просто не по зубам. Суть дела вряд ли сводилась к обычному бытовому конфликту или попытке разбойного нападения на квартиру: насколько было известно Юрию, Бондарев вряд ли стал бы прыгать в окно, спасаясь от грабителей, не говоря уже о пьяном соседе.

Да, дело наверняка было в чем-то другом, гораздо более серьезном, и, обломав зубы об это дело, сыскари с Петровки могли поддаться соблазну пришить его тому, кто казался им легкой добычей – Юрию Филатову, ветерану Чечни, человеку контуженному, с неустойчивой психикой и вообще подозрительному, очень кстати оказавшемуся в нужном месте.

Он все еще думал об этом, когда, накормив Шайтана и переодевшись в более демократичный наряд, остановил машину перед зданием, в котором размещалась редакция газеты «Московский полдень». Черный редакционный микроавтобус, с которым у Юрия было связано столько воспоминаний, скучал у обочины. Борта у него были забрызганы грязью едва ли не до самой крыши, на месте фирменного значка «Фольксвагена» зияла аккуратная круглая дыра, и вообще вид у редакционной «Каравеллы» был усталый и заброшенный. «Старость – не радость», – подумал Юрий. В принципе, автобусу только в прошлом году исполнилось десять лет, но жизнь его протекала бурно – что называется, с огоньком. Мало того, что поначалу на нем ездил бесшабашный и полупьяный Серега Веригин. После этого рыцаря перекрестков машина по наследству перешла к Юрию, а уж в его руках, под его чутким управлением несчастная «Каравелла» испытала столько, сколько выпадает на долю далеко не каждого БТР. На ней носились по бездорожью, подставляли под пули, ею таранили ворота особняков и борта бандитских джипов. Машина была геройская, и, увидев ее, Юрий не удержался – подошел и ласково похлопал ладонью по грязному черному борту.

– Извини, старичок, – сказал он «Каравелле», – у меня теперь другие дела. А ты ничего, неплохо выглядишь.

Это было вранье, и к тому же вранье бесцельное: машина, конечно же, не могла его слышать. Тем не менее, поворачиваясь к микроавтобусу спиной, Юрий испытывал смутное чувство вины, как будто позади него, у бровки тротуара, остался преданный друг – преданный ему и преданный им.

Перед лифтом была очередь, и Юрий, презрев блага цивилизации, стал подниматься по лестнице. Ступеньки здесь были по старинке выстланы темно-бордовой ковровой дорожкой – старой, затоптанной, местами вытертой до джутовой основы, прихваченной к ступенькам позеленевшими латунными прутьями, – и, шагая вверх через ступеньку, Юрий поймал себя на том, что думает о чем угодно, только не о деле. Вот, например, дорожка – ковровая, обыкновенная, старая, памятная с детства, – когда-то дома у Юрия в прихожей лежала точно такая же и даже такой же расцветки. Но! В этом древнем мавзолее сталинской постройки двенадцать этажей, и дорожкой устлана вся лестница – от первого до двенадцатого этажа. И при этом – ни одного шва, ни единого стыка… Это что же получается – она цельная, что ли? Это где же такое выткали, как уложили? И почему, спрашивается, он раньше этого не замечал?

Да, он думал о ковровой дорожке, о взаимоотношениях человека и автомобиля – о чем угодно, кроме того, кто и за что мог убить Валерия Бондарева. «Наверное, так и должно быть, – решил он. – Для того чтобы думать о деле, у меня маловато информации, а думать о Бондаре просто так – мол, какой был парень, да как его жалко, да как он, черт возьми, Чечню из края в край прошел, а в Москве не уберегся – больно». Но он знает, каким должен быть его первый шаг. Для начала. А уж потом станет видно, куда шагать дальше, и тогда можно будет думать: шагать или не шагать? Собственно, и тогда думать будет не о чем, потому что шагать все равно придется. Давно уже он ничего так не хотел, как пройти до конца эту дорогу.

Задумавшись, он едва не проскочил нужный этаж, но вовремя затормозил и толкнул дверь с рифленым стеклом, дробившим свет включенных в коридоре ламп на тысячи золотых искр. Этот коридор был ему знаком как свои пять пальцев, и чувствовать себя здесь гостем Юрию было странно. Он прошагал между двумя рядами дверей, радуясь тому, что в коридоре ему никто не встретился, и остановился перед дверью кабинета главного редактора – во всяком случае, так было, когда всеми делами здесь заправлял покойный Мирон. Номер кабинета был тринадцатый, и Юрий очень живо припомнил, как во время самой первой их встречи Мирон в шутку возмущался этим обстоятельством: дескать, в редакции собрались одни мракобесы, и никто, кроме главного редактора, не желает работать в комнате под таким номером…

Воспоминание о Мироне не вызвало в душе ничего, кроме легкой печали: этот счет был оплачен сполна и давно покоился в папке, где хранились другие оплаченные счета. Юрий подавил вздох: эта воображаемая папка уже разбухла до неимоверных размеров, а счета все продолжали поступать. «Разберемся», – подумал он и без стука – здесь никто никогда ни к кому не стучался – толкнул дверь.

В тесноватом кабинете было сине от табачного дыма.

Атмосферу отравлял хозяин кабинета, Димочка Светлов, старательно, но очень неумело пыхтевший сигаретой.

На столе перед ним стояла пепельница, полная окурков.

Юрий заметил, что Светлов курит не затягиваясь, то есть просто набирает полный рот дыма и, не вдыхая, с силой выдувает его вон. Монитор включенного компьютера бросал на его хмурое лицо голубоватый отсвет; глаза главного редактора скользили по строчкам, правая рука лежала на мыши, а левой он время от времени ерошил свои коротко остриженные волосы.