Троянская тайна

– Сам я, к моему великому сожалению, не имел счастья ознакомиться с коллекцией, – говорил Свентицкий, – но премного наслышан, и притом от людей, которые в таких вещах весьма компетентны. По слухам, в ней есть настоящие жемчужины, раритеты невообразимой ценности... Если... ну, вы меня понимаете... Словом, если будете что-то продавать, я вас умоляю, вспомните обо мне.

– Я ничего не собираюсь продавать, – сказала Ирина. – Отец вообще был противником частных коллекций. Конечно, никто не сохранит ценное произведение искусства так хорошо, так любовно и бережно, как настоящий коллекционер. Но коллекционеры, к сожалению, смертны, а их наследники не всегда способны понять, какие сокровища попали к ним в руки.

– Совершенно верно, совершенно верно! – подхватил Свентицкий. – Как подумаешь, кому все это достанется после меня, прямо в дрожь бросает! Но вы-то, вы, уважаемая Ирина Константиновна, – вы ведь относитесь к совершенно иной категории наследников. Истинных наследников, я бы сказал, способных сберечь и приумножить...

– Именно поэтому, – сказала Ирина, – я и не намерена распродавать коллекцию.

– Господь с вами, какая распродажа! Просто... ну, мало ли что! Обмен, какая-то ротация, обновление, замена менее ценных экспонатов другими, более ценными...

– Простите, Бронислав Казимирович, – твердо сказала Ирина, приподнимаясь с дивана, – если вы пригласили меня только за этим...

– Что вы, что вы! – испуганно замахал руками Свентицкий. – Сядьте, умоляю вас! Заклинаю! Что вы! Как вы могли подумать? Это же я просто так, на всякий случай – а вдруг? Простите, если я невольно оскорбил ваши чувства. Вы представить себе не можете, как я в этом раскаиваюсь. И как я рад, как счастлив, что вы оказались настоящей дочерью своего отца! Поверьте, я пригласил вас для консультации по совершенно другому вопросу!

– По какому же? – спросила Ирина, снова усаживаясь на диван.

Ей подумалось, что попытка Свентицкого наложить лапу на наиболее ценные экспонаты из коллекции отца стала первой, но наверняка далеко не последней. Коллекционеры – народ по преимуществу интеллигентный, тактичный и деликатный. Ей просто давали передышку, паузу, чтобы она немного оправилась от постигшего удара и с ней можно было начать деловые переговоры. Бронислав Казимирович первым перешел в наступление, и то, что он получил отпор, вовсе не означало, что за ним не появятся другие.

– Вот так, да? – по-птичьи склонив голову набок, спросил Свентицкий. – Прямо к делу? Так сказать, быка за рога... Что ж, это, пожалуй, правильно.

Он порывистым движением поднялся из кресла, в котором сидел, и прошелся из угла в угол, ловко огибая мебель и многочисленные безделушки из фарфора и бронзы, которыми эта мебель была заставлена.

– Видите ли, Ирина Константиновна, пару дней назад я встретился с одним человеком, который предложил мне приобрести некий этюд... Даже, я бы сказал, фрагмент этюда – совсем небольшой, где-то пятнадцать на пятнадцать. Я взглянул на эту безделицу, она показалась мне занятной, и я ее приобрел...

Услышав о "фрагменте этюда", Ирина почувствовала, что у нее перехватило дыхание. Что, уже? Так быстро? Она надеялась, что нечто подобное может со временем произойти, но твердо рассчитывать не могла. Впрочем, речь могла идти о каком угодно этюде, а вовсе не об одном из тех, что занимали в последнее время все ее мысли.

– Мне, по правде говоря, показалось, что это подлинная вещь, – продолжал между тем Свентицкий. – Но я все-таки решил заручиться мнением такого специалиста, как вы, Ирина Константиновна.

– Ну, не знаю, право, – скрывая волнение, сказала Ирина. – Мне казалось, что вы сами достаточно компетентны в этой области.

– Ах, да какая там у меня, право, компетенция! Набитая рука, наметанный глаз – это, знаете ли, хорошо, но куда мне до профессионала вроде вас! Меня обмануть трудно, но все-таки можно, а вот вас, как я неоднократно слышал, обмануть еще никому не удавалось – ни из ныне здравствующих, ни из тех, кто почил много-много лет назад.

– А о каком этюде идет речь? – спросила Ирина. – Кто автор?

Свентицкий хитровато усмехнулся.

– Я надеялся услышать это от вас, уважаемая Ирина Константиновна. То, что сказал мне продавец, а также то, что я думаю по этому поводу сам, никоим образом не должно повлиять на ваше мнение. Иными словами, независимый эксперт ни от чего не должен зависеть. Понимаете?

– В общем, да. – Ирине удалось заставить себя мило улыбнуться. – Что ж, давайте посмотрим.

– Давайте! – с горячим энтузиазмом подхватил Свентицкий, перестал бегать по комнате и придвинул поближе к дивану, на котором сидела Ирина, изящный ломберный столик с гнутыми ножками и сложной инкрустацией на крышке.

Столик был хорош, но особой ценности не представлял и потому, наверное, использовался хозяином именно как стол, а не как подставка для антикварных статуэток и подсвечников тяжелой старинной бронзы. Именно на этом столике Свентицкий, по всей видимости, намеревался сервировать предложенное Ирине угощение, поскольку другой подходящей мебели в комнате не было. Не на коленях же он вино собирался разливать, в самом-то деле...

Бронислав Казимирович ненадолго удалился в соседнюю комнату и вскоре вернулся, держа в руках плотный квадрат грунтованного, покрытого масляной краской холста. Сердце у Ирины тревожно забилось, стоило лишь ей увидеть холст издали; когда же Свентицкий осторожно, как драгоценность, положил этюд перед ней на гладкую поверхность стола, Ирина почувствовала, что начинает терять самообладание. Она не могла заговорить, не могла пошевелиться без риска выдать охватившее ее волнение: голос у нее наверняка дрогнул бы, не говоря уж о руках.

Перед ней на столе лежал варварски вырезанный из украденной картины клочок с изображением кисти мужской руки. Фрагмент холста был примерно такого размера, как сказал Свентицкий, и не столько квадратный, сколько трапециевидный. То, что до недавнего времени он был частью именно украденного "Явления...", не вызывало у Ирины ни малейших сомнений: она узнавала манеру, колорит, фактуру... в конце концов, она узнала даже эту руку и могла с точностью сказать, какой именно из изображенных на картине фигур эта рука принадлежала.

Кое-как совладав с разгулявшимися нервами, она бережно приподняла холст и осмотрела его с изнанки. Холст был старый, но это уже не имело значения: Ирина и так понимала, ЧТО держит в руках. И даже, наверное, не столько понимала, сколько чувствовала, ощущала, как будто зажатый в ее пальцах клочок холста прямо через кожу и нервные окончания передавал ей какую-то секретную закодированную информацию.

"Он что, сумасшедший? – лихорадочно думала Ирина, рассматривая знакомое до мельчайшей черточки изображение. – Неужели он не понимает, во что ввязался? Или..."

Ей вспомнилась судьба отца и соображения, высказанные по этому поводу Потапчуком и Сиверовым. Все повторялось прямо-таки один к одному, разве что вырезанный из картины кусок не принесли к ней домой, а наоборот, заманили ее сюда, в эту заставленную антикварной дребеденью берлогу, за прочную, обитую натуральной кожей стальную дверь. Вот сейчас она подтвердит, что рука действительно написана Александром Ивановым, и из соседней комнаты выйдет, ухмыляясь, человек в черных перчатках, с тускло поблескивающим лезвием в руке... Или милейший Бронислав Казимирович сделает это сам? Подсыпать яду в вино не получилось, но существует множество других способов...

"Тихо ты, дура! – грубо одернула она себя. – Истеричка! Он же просто не знает! Никто не знает, что картину подменили, такое просто в голову никому не придет. И вообще, кем надо быть, чтобы заманить меня к себе на квартиру и здесь убить? Я же могла сообщить о его звонке кому угодно! Да я ведь и сообщила... Черт побери, нельзя же, в самом деле, быть такой идиоткой!"

При воспоминании о том, что внизу, у подъезда, стоит машина, в которой, дымя очередной сигаретой, скучает Глеб Петрович с его неизменными темными очками и парочкой страшных черных пистолетов, от сердца у нее отлегло, и Ирина почувствовала, что, пожалуй, сможет совладать не только со своими руками, но и с голосом.