Страница 35 из 47
Пайпс уделяет много внимания как международной деятельности большевиков, так и отношению к ним ведущих государств Запада. Он, в частности, показывает, что Англия приняла принципиальное решение о прекращении помощи белым еще тогда, когда армия Деникина, несмотря на разгром Колчака, была на гребне своих успехов. Это решение было обусловлено не столько потерей веры в Белое движение после краха Верховного правителя, сколько боязнью, что новое антибольшевистское правительство сможет быстро возродить российское великодержавие, и Россия будет серьезно противодействовать британским интересам на Востоке.
В книге весьма убедительно, на конкретных фактах доказывается, что Пилсудский осенью 1919 года пошел на фактическое перемирие с Советами, чтобы дать им возможность уничтожить Деникина, которого считал потенциально гораздо более опасным врагом Польши, чем большевики. Польский лидер готов был силой оружия разрешить территориальный спор с Россией, но только после разгрома белых.
Пайпс опровергает традиционный взгляд на советско-польскую войну 1920 года как результат польской агрессии. Он убедительно показывает, в том числе на основании недавно опубликованных ленинских телеграмм, что, на самом деле, к войне одинаково стремились обе стороны. То, что польское наступление на Киев произошло раньше, чем готовившееся советское наступление в Белоруссии, строго говоря, было случайностью. Могло ведь быть и наоборот. А вот насчет мотивов, по каким Пилсудский предпочел войну выгодным советским предложениям по территориальному урегулированию, сделанным в разгар борьбы с Деникиным, можно поспорить с Пайпсом.
Американский историк полагает, что дело тут в амбициозных, но нереальных планах Пилсудского по установлению польской гегемонии в Восточной Европе, созданию между Польшей и Россией ряда ориентирующихся на Польшу государств, вроде Украины. Конечно, планы создания восточно-европейской федерации во главе с Польшей не стоит сбрасывать со счетов. Однако стоит прислушаться и к самому Пилсудскому, справедливо указывавшему в мемуарах, что уступки советской стороны, не являвшиеся следствием поражения Красной армии, немногого стоили. Ленин нарушил бы мир с Польшей в тот момент, когда почувствовал, что Советская Россия стала достаточно сильной для броска на Запад, чтобы зажечь пожар мировой революции. Только разгром советских войск под Варшавой позволил полякам достичь сравнительно долгого мира – вплоть до 1939 года.
Пайпс рассматривает польский поход как попытку экспортировать революцию. Ее неудача побудила Троцкого в 1923 году объяснить тогдашнему советскому союзнику Чан Кай-ши: «Советская Россия должна оказывать безусловную моральную и материальную помощь колониям и протекторатам в их революционной войне против капиталистического империализма, но никогда не должна посылать войска для прямого участия, избегать осложнений во время революций, происходящих на почве национализма». Отход от этого принципа в 1979 году, когда советские войска начали воевать в Афганистане, стал одним из факторов, способствовавших краху коммунизма в СССР.
Причины победы красных в Гражданской войне Пайпс видит в преимуществах географического положения советской территории. Большевики располагали лучшими коммуникациями, большими запасами вооружения и снаряжения, контролировали основные центры военной промышленности и наиболее населенные губернии, что обеспечивало Красной армии большое численное превосходство- Кроме того, большевики имели четкую программу и единое политическое руководство, которому подчинялись войска. Их противники были раздроблены, причем главную роль у белых играли военные лидеры, гражданские правительства и политические программы у белых были лишь придатками к армиям. В снабжении войска белых сильно зависели от держав Антанты.
Главной причины поражения белых Пайпс не называет, но она прочитывается во всех других, им перечисленных. У большевиков была более обширная социальная база. Примерно четверть крестьянства относилась к категории бедняков, для которых служба в Красной армии была привлекательна уже гарантированным пайком и казенным обмундированием, а также обещаниями перераспределить в их пользу имущество богатых. На стороне большевиков оказалось большинство рабочих, хотя некоторые квалифицированные рабочие поддержали белых, составляя наиболее боеспособные части в армии Колчака. Эти группы населения не были привязаны к своим губерниям, и их можно было спокойно перебрасывать с фронта на фронт. Сторонники белых, зажиточное крестьянство и казачество, не только по численности многократно уступали сторонникам красных, но и были тесно привязаны к родным местам и неохотно сражались вдали от них. Лишь немногочисленные офицеры, гимназисты и студенты составляли надежный костяк белого движения. Среднее крестьянство, составлявшее большинство населения страны, не хотело ни красных, ни белых. Пайпс приводит впечатляющие цифры дезертирства из Красной армии. В иные месяцы оттуда дезертировало больше людей, чем было у Деникина.
Пайпс, к сожалению, не пытается понять, на что опиралось господство большевиков после победы в Гражданской войне, когда роль террора и насилия очевидно уменьшилась. Американский историк считает, что «русская революция не только продемонстрировала неприложимость естественно-научных методов к делам человеческим, но и поставила глубочайшие нравственные вопросы о праве правительства пытаться переделать людей и перекроить общество без их на то соизволения и даже вопреки их воле».
Однако он уходит от ответа на вопрос, как «расползающийся по всем швам режим» продержался 70 лет. Думаю, ответ тут может быть примерно следующий. Монополия режима на распространение информации, невозможность для оппозиции консолидироваться и довести свою точку зрения до населения делали власть большевиков неуязвимой. Лишь послабления эпохи перестройки привели к быстрому краху. Также переход к нэпу позволил самортизировать недовольство населения тяготами голода и разрухи. А заодно, по меткому выражению Красина, и втереть очки всему свету. Сам же Пайпс много говорит о том, как расчеты на выгоду от связей с Россией побудили западные правительства признать большевиков, закрыв глаза на террор и экспорт мировой революции. Благодаря этому было выиграно время для создания эффективной системы господства по всей стране.
Думаю, что трилогию Пайпса надо бы переиздать относительно массовым тиражом. Она может стать незаменимым пособием для учителей истории. Только надо будет устранить многочисленные шероховатости перевода, опечатки и некоторые фактические ошибки.
Одна, но пламенная страсть
Евгения Львовна Рудницкая, доктор исторических наук, лауреат премии В.О.Ключевского, автор многих известных книг и статей.
Все так. Но главное, пожалуй, другое – ее абсолютная верность еще юношеской «одной, но пламенной страсти»: истории революционного движения России. Недавно вышла книга Рудницкой «Поиск пути. Русская мысль после 14 декабря 1825 года». Она-то и стала поводом для беседы нашего корреспондента Галины Бельской с Рудницкой.
Бельская: – Почему все-таки родилась такая странная страсть у разумной, спокойной и очаровательной девушки, какой ты была, учась в университете ? Это что – мода ? Или выбор легкого пути в коммунистическое время?
Рудницкая: – Думаю, не то и не другое. Конечно, время представляло «зеленую улицу» такой тематике. Но для меня сам феномен появления такого русла развития, свершившаяся революция и ее результат, требовали объяснения. Я хотела начать с самого начала, найти точку отсчета и проследить весь путь. Сегодня могу сказать, что юношескую свою задачу я выполнила и даже перевыполнила. Потому что последняя вышедшая книга – это снова возвращение к истокам.