Тень прошлого

И потом, Званцеву очень не хотелось марать руки о мокрое дело. Пусть это сделает кто-нибудь из его подчиненных – плевать, что по его приказу, но не сам. Тот, кто это сделает, не станет болтать языком хотя бы из соображений личной безопасности. Если бы Званцев, поддавшись искушению, спустил курок самолично, то все, кто знал о его предстоящей встрече с Лопатиным, получили бы над ним некую, пусть призрачную, эфемерную, но власть. Например, Санек. Дать ему конец петли, наброшенной на свою шею, – это же подумать страшно!

Вякнуть не успеешь, как от тебя мокрого места не останется, а в твоем кресле будет сидеть этот железнозубый урод. А то, что он там надолго не задержится, утешает слабо – ему, Званцеву, будет уже все равно.

Лопатин наконец добрался до третьего этажа, потоптался на площадке, решая, по всей видимости, в какую дверь сунуться, и нерешительно вступил в прихожую – Званцев услышал, как завизжали под его ногами шальные половицы.

– ..Твою мать, – сказал Лопатин. – Берлога.

– Стоять, – сказал из кухни Званцев. Половицы мгновенно перестали скрипеть. – Повернитесь лицом к выходу.

Половицы скрипнули и замолчали опять. Званцев осторожно выглянул из кухни и убедился в том, что Лопатин послушно стоит, повернувшись лицом к двери, и даже перестал вытираться. Званцеву почудилось даже, что он и дышать перестал, но это было не настолько важно, чтобы проверять.

– Положите папку на пол, – скомандовал он.

– Где мой сын? – не оборачиваясь, спросил Лопатин.

– Положи папку на пол, мудак, – железным голосом повторил Званцев и передернул затвор пистолета.

Лопатин заметно вздрогнул и, медленно согнувшись, положил папку на грязный пол. Для этого ему пришлось почти присесть. Было невооруженным глазом видно, что физическими упражнениями следователь Лопатин себя не изнуряет.

– Где мой сын? – разогнувшись, повторил он с тупым упорством заевшей пластинки.

– Что ты заладил как попугай: где мой сын, где мой сын? – раздраженно ответил Званцев. – Ну-ка, сделай пять шагов вперед! До пяти считать умеешь? Пошел!

Лопатин неохотно отошел от папки, ожидая, как видно, пули в затылок.

– Если с ним что-нибудь случится, я вас уничтожу, – сухим ломким голосом сказал он.

– Что-то не верится, – рассеянно сказал Званцев, быстро подходя к папке и беря ее в свободную руку. – Впрочем, кто тебя знает…

Пятясь, он вернулся к дверям кухни, прислонился спиной к косяку, задрал кверху левое колено и, неловко орудуя одной рукой, раскрыл на нем папку.

– Так, – сказал он, – ага.., ага… Черт, и вот это ты называешь материалами следствия? Милый, да если бы ты мне как следует заплатил, я бы снабдил тебя такими материалами… А это – пшик, и больше ничего. Хотя при умелом использовании лет пять-семь строгого режима из этой макулатуры выжать можно… Честно говоря, я и этого от тебя не ожидал. Хвалю, удивил. Да здесь все ли?

– Все, – сказал Лопатин. – Отдай ребенка.

– Лопатин, – проникновенно сказал Званцев, – не строй из себя идиота, Лопатин. Ты ведь знал, на что шел.

Не надоедай мне, Лопатин, иначе я вышибу из тебя твои вонючие прокурорские мозги. Ты меня понял?

– У нас была договоренность, – не сдавался следователь. – Я свою часть уговора выполнил. Ваш Агапов может продолжать красть и торговать страной сколько влезет. Теперь ваша очередь. Где ребенок?

– Ребенок твой в полной безопасности, – уверил его Званцев. – Более того, он сейчас находится в гораздо более цивилизованных и комфортабельных условиях, чем в твоей норе. С ним все будет хорошо, если ты не станешь рыпаться и немного потерпишь. Считай, что он в пионерском лагере – воздух, солнце, река.., чем плохо? Или, к примеру, у бабушки… Отдохнет, окрепнет, да и ты оклемаешься маленько. А мы тем временем убедимся, что папочка эта – не фуфло, посмотрим, что да как… В общем, рассчитывай недельки на две, а то и на все три. И не вздумай валять дурака, Лопатин! За тобой будут наблюдать, и не дай тебе бог хоть словом обмолвиться… Ты меня понял?

– Понял, – сказал Лопатин. – Какая же ты сволочь… А что я скажу, если меня о нем спросят?

– Ну, дружок, – рассмеялся Званцев, – это уже твои проблемы. Сообразишь что-нибудь. У тебя же высшее юридическое образование!

– Я должен поговорить с сыном, – по-прежнему стоя спиной, сказал Лопатин.

– Законное желание, – согласился Званцев. – Иди домой и жди звонка. Все, будь здоров. Шагай.

Лопатин шагнул вперед и сделал наконец то, на что по крупицам собирал мужество на протяжении всего разговора, – резко обернулся, чтобы увидеть лицо своего мучителя. Но длинная, полуразрушенная прихожая с голыми дверными проемами и покоробившимися полами была пуста, даже грязно-фиолетовой картонной папки не было в ней, словно следователь прокуратуры Лопатин видел сны наяву, а проще говоря – галлюцинировал. А что, подумал он, вполне возможно. Шел человек по улице, стало ему плохо – перегрелся там, или на нервной почве – забрел в заброшенный дом и увидел глюки… А теперь вот очухался. И хорошо. И ладно. Очухался – можно и домой. Потихоньку, полегоньку…

Сейчас пойду, сказал он себе. Вот только в кухню загляну – интересно все-таки, как люди жили.

– Но-но, – с угрозой сказал знакомый голос, – не подглядывать! Я сказал – иди домой! Жить надоело?

Константин Андреевич вздохнул, опустил плечи и вышел из квартиры, косолапя сильнее обычного: галлюцинациями тут, похоже, и не пахло.

Званцев послушал, как он спускается по лестнице, тяжело скрипя ступенями, и подошел к окну. Лопатин долго не выходил, и Званцев уже начал было нервничать, не в силах понять, как следователю удалось проскочить незамеченным, но тут Лопатин появился, бредя не то чтобы как пьяный, но и не совсем как трезвый. Ни разу не оглянувшись, он пересек стройплощадку, со второй попытки протиснулся между створками ворот и скрылся из вида. Его клетчатая рубашка еще два или три раза мелькнула в просветах между кронами деревьев, прежде чем исчезнуть совсем.

Званцев задумался: что он там делал, в подъезде?

Нужду справлял? Плакал? Или, может быть, мину закладывал? Ступеньки подпиливал, ямы-ловушки рыл? Да нет, решил Званцев. Все-таки, наверное, плакал. Есть такие мужики, случаются изредка: хлебом их не корми, дай уронить скупую мужскую слезу. Начинают с малого – раз в десять лет приложит платочек к глазам на похоронах какого-нибудь безвременно усопшего, а потом, глядишь, пошло и поехало… Не люди, а слизь, или, выражаясь по-русски, сопли. Выродившаяся материя, гной.