Тайна Леонардо

На пороге она остановилась.

– А... Гена? – спросила она у обернувшейся Валерии Захаровны, заметив, что водитель остался возле машины.

– Гена побудет здесь, наверху, – прозвучало в ответ. – Там он нам ни к чему. Думаю, мы сумеем разобраться сами.

Они спустились по крутой узкой лестнице в подвал, прошли через массивную железную дверь, миновали какое-то неосвещенное помещение, где на столе в углу таинственно и мрачно поблескивал пыльным экраном старый переносной телевизор, и вошли в квадратную комнату с низким бетонным потолком и грубо оштукатуренными стенами. Комната была ярко освещена бестеневой хирургической лампой, висевшей прямо над установленным посередине старым, накрытым зеленой больничной клеенкой кухонным столом. Позади стола, наполовину скрытая им, виднелась раздвижная алюминиевая тренога, на которой Ирина с замиранием сердца увидела картину. Она была повернута к ней задником, так что видны были только старый, потемневший от времени холст, коричневое дерево подрамника да тыльная сторона рамы, однако возраст холста и знакомый размер картины заставили сердце Ирины забиться чаще.

– Проходите, милочка, – сказала за спиной у Ирины Валерия Захаровна, – осмотритесь. Здесь есть на что посмотреть.

Эти слова сопровождались довольно бесцеремонным толчком между лопаток, от которого Ирина поневоле сделала пару шагов вперед.

– Но ведь это же... – пролепетала она, беспомощно обернувшись к Валерии Захаровне.

Валерия Захаровна улыбалась с видом именинницы.

– "Мадонна Литта", – закончила она вместо Ирины, – моя мадонна. Подойдите поближе, взгляните на нее. Вы последний человек, которому доведется ее увидеть.

– Что?! – задохнулась Ирина.

Сверток, который передал Валерии Захаровне водитель Гена, был у нее в руках. Темная ткань бесшумно скользнула на пол, и Ирина увидела тусклый блеск вороненого железа. Ствол пистолета смотрел ей в живот, большой палец одетой в тонкую черную кожу руки изящным движением передвинул вниз флажок предохранителя.

– Проходите, – мягко предложила Валерия Захаровна. Она могла говорить мягко, поскольку твердости черного пистолетного дула вполне хватало для придания ее словам должного веса.

Ирина попятилась к столу, обогнула его, выставив назад руку, чтобы ненароком не столкнуть на пол картину. Пальцы коснулись шероховатого дерева рамы, легко пробежали по темным от старости бронзовым завиткам. Не отрывая глаз от пистолета, Ирина взяла немного правее, и теперь картина была более или менее между ней и Валерией Захаровной.

– Ну, что вы уставились на этот пугач? – с иронией поинтересовалась та. – Пистолета не видели? Не надо торопить события, пистолет – это просто страховка на случай... ну, словом, на всякий случай. Вы пришли сюда за картиной? Ну так она перед вами!

Ирина заставила себя оторвать взгляд от черного тоннеля начиненной смертью пустоты и перевела взгляд на картину. Без сомнения, перед ней на шатком фотографическом штативе стояла похищенная из Эрмитажа "Мадонна Литта" – это было ясно и безо всякой экспертизы. Долгий путь завершился, картина была найдена, но обстоятельства, при которых произошла находка, Ирине, мягко говоря, не нравились.

– Что здесь происходит? – вскинув подбородок, спросила она.

Валерия Захаровна уже была около стола и, держа в одной руке пистолет, другой рылась в сумочке. На зеленую больничную клеенку лег наполненный чем-то одноразовый шприц, рядом появилась литровая склянка с притертой стеклянной пробкой, наполненная какой-то маслянистой жидкостью.

– Финальная сцена, – отодвигая в сторону ненужную сумку, сообщила Валерия Захаровна. – Я могла бы поступить иначе, но, в конце концов, у вас на эту картину прав только чуточку меньше, чем у меня. Вы способны по-настоящему ценить красоту и, надеюсь, сумеете по достоинству оценить и мой прощальный жест.

– Я вас не понимаю, – дрожащим голосом солгала Ирина.

– Да неужели? Тогда надо признать, что вы сильно поглупели со времени нашего последнего разговора. Вы и тогда не блистали особым умом, но теперь это что-то из ряда вон выходящее... Что ж, в таком случае обернитесь. Может быть, тогда все станет немного понятнее.

Ирина обернулась и с пронзительным криком отскочила в угол, едва не сбив картину с шаткой подставки.

Прямо у нее за спиной на рыжей больничной кушетке полулежал, привалившись плечом к стене, незнакомый Ирине мужчина средних лет – мертвый, как кочерга, мертвее мертвого. Рот у него был открыт, глаза тоже, на лице застыло выражение тупого изумления. Это мертвое лицо было неповрежденным, без единой царапинки, но стена позади выглядела так, словно ее поливали из пожарного брандспойта – но не водой, а чем-то красным. На потемневшей, подсохшей крови жутко белели какие-то студенистые комки и клочья, при виде которых Ирину едва не вывернуло наизнанку.

– Я объясню вам, милочка, что здесь происходит, – словно откуда-то издалека, доносился до нее голос Валерии Захаровны. – Перед вами маньяк, укравший картину. Вы, милочка, как истинная жрица искусства, пустились на поиски. Вы напали на его кровавый след, прошли по нему до самого конца, до этой вот ужасной комнаты, и застигли негодяя в тот самый момент, когда он, движимый какими-то своими грязными, эгоистическими побуждениями, готовился уничтожить "Мадонну". Для этого у него была приготовлена вот эта бутыль с кислотой – видите? Концентрированная аш-два эс-о-четыре, результат гарантирован... Разумеется, вы не могли этого допустить и вступили с мерзавцем в неравную борьбу. Он застрелил вас из этого вот пистолета, а потом облил картину кислотой, вставил ствол пистолета в рот и застрелился. Маньяк, что с него возьмешь?

– Вы чудовище, – сказала Ирина.

– Это частное мнение представляется мне не заслуживающим внимания, – спокойно возразила Валерия Захаровна. – Еще что-нибудь скажете?

– Я не понимаю, зачем вам это понадобилось.

– Что именно? Убить его? Он слишком много обо мне знал и был слишком слаб, чтобы молчать до конца. Убить вас? Но, милочка, вы подошли ко мне чересчур близко, и я поняла, что не смогу бесконечно водить вас за нос! Слишком уж это явная улика – мое лицо...

– Я говорю о картине.

– Даже так? Что ж, похвально, похвально... Судьба искусства прежде всего, да? Похвально, я так не умею. Для меня, милочка, превыше всего моя собственная судьба, мои желания, мои, если хотите, капризы. Эта картина всю жизнь меня преследует. Теперь мы с ней стали неотличимо похожи, но это ведь, как вы сами понимаете, ненадолго. Еще десяток лет, ну два, ну, от силы три десятка, и я превращусь в старуху, в развалину. А она так и останется юной и прекрасной, эта безмозглая корова эпохи Возрождения, вряд ли умевшая хотя бы прилично читать. Поглядите на нее! Пятьсот с лишним лет, и ни одной морщинки! Где же справедливость? Нет, милочка! Я, конечно, не бессмертна, но и ее бессмертие на этом кончается!

– Вы сумасшедшая, – сказала Ирина. – Вы не посмеете!

– Не обольщайтесь, милочка. За свою долгую и насыщенную событиями жизнь я уже посмела много такого, что курочкам вроде вас и в страшном сне не приснится. А что касается сумасшествия, это вопрос спорный, а на дискуссию у нас с вами времени нет. Вот шприц. Сумеете сделать себе инъекцию? Я сама боюсь уколов, но это ведь не просто укол, это – наркоз, анестезия. Неужели вам хочется почувствовать, как кусок грубого свинца в стальной оболочке сверлит ваш мозг? Лучше сделайте укол.

Она с улыбкой протянула шприц Ирине.

– Воткни это себе в задницу, старая ящерица!

– Я дала тебе шанс, девчонка, – ледяным голосом произнесла Валерия Захаровна, опуская шприц и поднимая пистолет, – а ты им не воспользовалась. Теперь пеняй на себя. Ведь в голову может попасть не первая пуля, а вторая или, скажем, седьмая...

– Я вам не помешаю? – раздался от дверей смутно знакомый голос.

Демонстрируя завидную быстроту реакции, Валерия Захаровна метнулась к столу, на котором стояла бутыль. Послышался звук, похожий на хлопок в ладоши, стреляная гильза со звоном упала на бетон. Пуля ударила в самый верхний краешек стеклянной пробки, сбросив бутыль со стола, и та с треском разлетелась вдребезги на полу, окатив своим маслянистым содержимым ножку стола. Дерево задымилось и начало чернеть прямо на глазах, медленно расползающаяся лужа курилась ядовитым паром.