Тайна Леонардо

Встречаясь с нею, Ирина не раз думала, что, очень может статься, роет себе яму, а может, и могилу, из которой потом будет невозможно выбраться. Ведь, в сущности, она пыталась использовать Валерию Захаровну, а такие люди не прощают подобных вещей. Она была из тех, чьи враги долго не живут, а если и живут, то очень незавидной жизнью – одинокие, в нищете и постоянном страхе. Ирина сто раз говорила себе, что бояться этого реликта давно забытых времен смешно и недостойно, но смешно ей почему-то не было – было страшно. Ее постоянно раздирали противоречивые желания: с одной стороны, очень хотелось выложить Валерии Захаровне все начистоту, задать прямой вопрос и покончить с этим неприятным делом, а с другой – хотелось позвонить генералу Потапчуку и рассказать все ему – пускай берет дело в свои руки или хотя бы посоветует, как быть.

Но она все тянула, не в силах выбрать один из двух вариантов, казавшихся ей одинаково неприятными, а главное – спорными. На самом деле дойти до финиша в этом забеге могла только она, и никто другой. Конечно, если бы Глеб Петрович, скажем, сумел понравиться Валерии Захаровне, тогда, может быть...

"Черта с два!" – думала Ирина всякий раз, когда ее посещала эта мысль, и чувство, которое она при этом испытывала, напоминало самую настоящую ярость. Воображение немедленно включалось и начинало рисовать сцены, от которых у Ирины сами собой сжимались кулаки и начинали мелко дрожать губы. Черта с два! Эта игрушка уважаемой Валерии Захаровне не достанется – по крайней мере, в качестве подарка от Ирины Андроновой она ей не достанется точно...

И потом, шансов у Глеба Сиверова было все-таки меньше, чем у Ирины, по той простой причине, что он был мужчиной. Конечно, в наше время люди свободно обсуждают друг с другом вещи, о которых раньше было не принято упоминать даже ночью, в постели, под одеялом. Женщины спокойно говорят о своем возрасте и количестве перенесенных пластических операций, некоторые даже гордятся этим, и все же... Все же Ирина считала, что это дело ей следует довести до конца самой. Сама начала, сама и закончит, а Сиверова можно будет подключить на последнем этапе – том самом, когда музы умолкают и начинают говорить пушки...

Короче говоря, с некоторых пор Ирина Андронова твердо уверовала в то, что нащупала ниточку, которая рано или поздно приведет ее если не к самой "Мадонне Литта", то к ее настоящему похитителю.

– Вы уж на меня, пожалуйста, не обижайтесь, – улыбаясь теплой, открытой улыбкой, продолжала Валерия Захаровна. – Никогда не замечала за собой склонности к поучениям, и вдруг, представьте... Это, наверное, возрастное. Видимо, в зрелом возрасте у каждого человека появляется потребность поделиться с молодыми опытом – как правило, увы, горьким.

– О каком возрасте вы говорите? – очень натурально изумилась Ирина.

– Полноте, милочка! – Валерия Захаровна рассмеялась, и смех ее был похож на звон хрустального колокольчика – такой же мелодичный, звонкий и бесстрастный. – Вы ведь тоже не двадцатилетняя дурочка, так зачем же ею притворяться? В вас есть настоящий стиль, у вас прекрасный вкус, при этом вы умны и, как любой достаточно компетентный работник искусства, обладаете зорким глазом... Простите мне этот безобразный оборот – "работник искусства". Это, знаете ли, тяжкое наследие супружеской жизни...

– Пустяки, – улыбнулась Ирина. – Ваши комплименты...

– Я не собиралась говорить вам комплименты! – перебила ее Валерия Захаровна. – Я всего лишь констатировала тот простой факт, что вы неглупы и обладаете хорошим зрением, а значит, просто не можете заблуждаться по поводу моего возраста, находясь всего в полутора метрах от меня. Ну, сколько мне, по-вашему, лет? Только, чур, говорить правду!

"Ты сама-то ее когда-нибудь говорила?" – подумала Ирина.

– Тридцать пять, – сказала она вслух.

– Я же просила говорить правду, – мягко напомнила Валерия Захаровна.

– Ну, тридцать восемь.

– Опять врете!

– Ну, хорошо... Не понимаю, зачем это все вам нужно, но... Хорошо! Сорок... два.

– Сорок восемь! – с торжеством воскликнула Валерия Захаровна.

– Не может быть! – ахнула Ирина.

Она знала, что Валерии Захаровне три месяца назад стукнуло пятьдесят четыре.

– Оставим эту тему, – со снисходительной улыбкой произнесла очень довольная произведенным эффектом Валерия Захаровна. – Она мне неприятна, хоть это именно я ее затронула. Слава богу, я лишена большинства психологических комплексов, однако собственная старость, согласитесь, совсем не тот, предмет, который приятно обсуждать. Конечно, молодость души важнее молодости тела, и все же, все же... У вас прекрасное собрание живописи, – объявила она, резко меняя тему, и с видом знатока огляделась по сторонам.

– Это коллекция отца, – сказала Ирина. – Я добавила к ней лишь очень немногое, и...

– А что именно? – заинтересовалась Валерия Захаровна.

Ирина поднялась из-за стола, стараясь двигаться как можно изящнее и грациознее, и пошла по комнате, легко касаясь кончиками пальцев массивных старинных рам.

– Вот этот Матисс, – говорила она, – этот Коро, ранний Брюллов...

– Я же говорила, у вас превосходный вкус, – похвалила Валерия Захаровна.

"Надо решаться", – подумала Ирина. В конце концов, именно для этого разговора она пригласила Валерию Захаровну в квартиру отца, рискуя быть замеченной людьми генерала Потапчука, и прежде всего Сиверовым, который умел видеть многое, сам оставаясь невидимым. Только здесь, в этих стенах, среди знакомых с детства картин старых мастеров, книг по искусству и бесчисленных антикварных безделиц, этот разговор мог быть уместным. Это был разговор, ради которого Ирина искала знакомства с Валерией Захаровной, и вот теперь время для него, кажется, настало.

– Вкус... – Ирина вздохнула. – К сожалению, в полной мере проявить этот самый вкус не всегда удается.

– Отчего же? – удивленно приподняв тонкие брови, спросила Валерия Захаровна.

Она уже докурила сигарету и теперь привычно рылась в сумочке, на ощупь отыскивая коробочку с мятными пастилками. Это была одна из ее привычек, которая сразу бросалась в глаза: выкурить сигарету, заесть ее мятной пастилкой, чтобы отбить запах табака, и тут же закурить очередную сигарету, за которой, как водится, последует еще одна мятная пастилка...

Ирину эта привычка очень раздражала, но раздражение пропадало без следа, стоило только взглянуть на склоненный над открытой сумочкой профиль Валерии Захаровны.

– То, что тебе действительно по вкусу, не всегда оказывается по карману, – ответила Ирина на поставленный вопрос.

Она догадывалась, какой будет реакция, и не ошиблась.

– Ну, милочка, жаловаться на нехватку денег – это довольно пошло, – пренебрежительно наморщив нос, заметила Валерия Захаровна и двумя пальцами очень изящно положила в рот мятную пастилку. – Нынче, кого ни спроси, всем не хватает денег, – добавила она, посасывая и чуть слышно причмокивая. – Надо либо добывать деньги, либо умерить аппетит. Я не права?

– Правы, разумеется. – Голос Ирины прозвучал твердо, без восторженного придыхания и заискивающих ноток, что заставило Валерию Захаровну вздернуть подбородок и как-то по-новому, внимательно и остро, посмотреть на нее. – Но мы говорили не об аппетитах, а о вкусе. Мне нравятся старые мастера – Рубенс, Тициан, Караваджо... Леонардо, наконец. Это не модно, но...

– Леонардо выше моды, – произнесла Валерия Захаровна каким-то не своим, глухим и низким голосом.

– Именно это я и хотела сказать, – кивнула Ирина. Она нарочно отбросила маску притворной почтительности и держалась так, как привыкла держаться – спокойно и уверенно, как специалист, говорящий о близком ему предмете. Учитывая личность собеседницы, это была смелость, граничащая с безумием, но риск пока что себя оправдывал: Валерия Захаровна смотрела на Ирину с выражением живой заинтересованности и пристального внимания – вот именно как на специалиста, дающего необходимую и очень полезную консультацию. – Леонардо настолько выше моды, что мечтать о приобретении его работы – пустая трата нервных клеток. Его картины просто не имеют цены... Говоря о цене, – уточнила она, – я имею в виду рыночную стоимость. Леонардо принадлежит всему человечеству, хотя...