Дикая стая

Корнеев решил рассказать о случившемся Александру Ивановичу Назарову, чтобы он подумал и оградил инспекторов от нападок поселковых и пацанов.

Поселенец попытался встать на ноги, но не смог. Ноги не удержали, закружилась голова. Он глянул на себя в зеркало и испугался. Лицо было опухшее, синюшное, все в кровавых подтеках и ссадинах, словно его пропустили через мясорубку. Глянув на хозяина, даже псы заскулили, пожалели человека. Им в драках и то так не доставалось.

—

Ну что, кенты? Удивляетесь теперь? То-то и оно. Говорил вам, что человечья свора подлее и паскуднее звериной, а вы не верили! Меня на зоне так не тыздили, когда лажался! А тут ни за хрен собачий вломили! — взялся за телефон и набрал номер Назарова.

Он рассказал человеку о случившемся, не утаив ничего.

Александр Иванович, выслушав, пообещал приехать в Усть-Большерецк и разобраться на месте.

Вечером, когда пришла Ольга, Корнеев рассказал ей о разговоре с начальством.

—

Приедет сам?! — вспыхнули румянцем щеки женщины, в глазах радость засветилась радугой.

Ольга сразу засуетилась, помогла Анне прибрать в доме, потом к себе побежала наводить порядок. Все перемыла, почистила, постирала. Подмела двор перед бараком. Ожидание словно преобразило женщину, она будто помолодела лет на пятнадцать. Ольга не сводила глаз с реки, откуда должен был появиться Назаров.

—

Бедная девка вовсе голову потеряла! Любит она этого Назарова. По глазам видно. С ума по нем сходит, — приметила Анна, а про себя подумала:

«А ведь было дело, ревновала ее к Гошке, боялась, что вскружит моему мужику голову. Да только не нужен он ей, другого на сердце держит. Но что-то не клеится у них, видно, помеха имеется неодолимая. Иначе, какой дурак отказался бы от такой бабы?».

Гошка, прихрамывая на обе ноги, прошелся по дому, охая. Перед глазами черные круги плывут — пришлось держаться за стены, мебель. Пока вернулся к постели, дважды отдыхал.

—

Держись, Гоша! Тебя орава била, а ты, слава Богу, живой! Силенки воротятся! Зато поселковых знатно потрепал и сам, и собаки. На улицах нынче — ни единого мужика. По домам и в больнице канают. Иные в себя не пришли, не встают до ветра. Все избитые, покусанные, порванные. Не понять, от кого больше им досталось? От тебя или от собак? Бабки такое говорили про ту драку, грех вслух сказать! — рассмеялась Анна.

—

А что базарили? — спросил Георгий.

—

Ну, как из свалки мужики выскакивали! Они ж скопом на тебя насели, завалили и месили, а тут собаки подоспели и ухватили за задницу Андрюху Кравцова, да как рванули за штаны, так и заголили всего насквозь. Срам сказать, портки вместе с исподним сорвали. Он и раскорячился: рук не хватило срам прикрыть, он же, как на грех, весь наружу вывалился. Так-то и побег домой, сверкая гольной задницей, а спереди руками прикрыл не столько от людей, сколько от собак, чтоб не оторвали. И не он один вот так из свалки выскочил. Иных все ж достали псы и спереди и сзади. Нынче уколы принимают в покусанное. Дед Лаврентий от тех уколов уже сдвинулся. Орет от боли на всю избу, внуков наполохал. Говорит, что у него собаки половину мужичьего достоинства отгрызли. А бабка за это грозит из дома согнать, мол, зачем ей старик с окурком? Не надо было в драку лезть, коль хрен плохо держался! Не только мужиков, но и баб поувечили! — смеялась Анна.

—

И кого ж достали? — оживился Гошка.

—

Г

алке

Хохоревой сиськи отгрызли!

—

Где они их нашли? Это ж ни баба — гладильная доска, ровная как шконка. Ни ухватиться, ни глянуть не на что. Сущая «параша». На такую только поссать вместо столбика. Выпусти зэков после червонца в зоне, эту лярву никто не захотел бы. Всяк свой хрен ни на помойке поднял, чтоб об такую пачкать! Тьфу, уродка полоумная! — серчал поселенец,

—

А еще Любку-пекариху раздели. Всю жопу искусали. Она и досель ни лечь, ни сесть не может. Все с воем. В туалете со слезами управляется. Нечего было лезть в свалку! Сунулась, вот и получила! — радовалась Анна.

—

Так ей и надо! — поддержал Гошка злорадно.

Поселенца никто из поселковых не навестил, не

поинтересовались его здоровьем даже соседи. Все дни, пока болел, только Аннушка и Ольга заботились о нем. Делали уколы, давали таблетки, ставили компрессы и примочки. Георгий шел на поправку медленно. Лишь к концу второй недели вышел на крыльцо покурить и приметил Мишку Сазонова. Вспомнил, что тот в драку не полез, так и остался возле магазина зевакой.

Сосед, оглянувшись, увидел Гошку, выронил из рук лопату и спросил удивленно:

—

Так ты живой? А я слыхал, что дуба врезал!

—

Не дождетесь, вашу мать! — рявкнул Гоша зло и сказал ухмыляясь, — скорей поселковые откинутся, а я еще подумаю! Мне на погост билет не дают без ксив!

Теперь он садился поесть к столу. Сам умывался, переодевался, силы постепенно возвращались к человеку. Он уже не надеялся на приезд Назарова, на его помощь и защиту. Сникла и Ольга. Вдруг утром раздался звонок в двери инспектора, длинный, голосистый. Ни Ольга, ни соседи так не звонили, и все поняли, что пришел кто-то чужой.

Назаров как всегда спешил. Войдя в дом, поздоровался со всеми наспех. Ольгу словно не заметил, слегка кивнул головой и присел рядом с Гошей, заговорил с ним вполголоса:

—

Был я у Рогачева, побеседовали. Он все рассказал как есть. Ситуация, понятное дело, напряженная вокруг вас, но такая обстановка везде. Повсюду инспекторы жалуются на бездействие милиции и властей. Никто нам не помогает и не защищает. Вот и остаемся один на один с толпой. Кто против нее устоит? Инспекторы надзора больше и чаще всех головами рискуют. Толпе плевать, правы мы или нет! Ей нужен повод. Люди не хотят голодать, а тут урвать можно все, что раньше дозволялось.

—

Что Стас сказал? — перебил Корнеев.

—

Злится, ругается, мол, зачем ты достал председателя рыбкоопа? Зловредный, злопамятный человек. Он теперь все время гадить тебе будет за сына. Не простит. Многих из поселка выдавил и с прежними инспекторами враждовал. Доходили всякие слухи, вроде гибель наших мужиков не обошлась без его рук, но нет доказательств. Слова к делу не пришьешь. Одно помни, его связи выходят далеко за пределы поселка. Никогда не знаешь, где достанет его волосатая рука? В общем, будь осторожен везде и всюду. Таких сволочей, как Шинкарев, теперь много развелось по земле. Я попытался с ним поговорить. Когда Павел Павлович узнал, кто пожаловал и какая будет тема разговора, передал через секретаршу, что занят и не может меня принять!

—

Ну и козел! — не сдержался Гоша.

—

Правда, Рогачев за него ответил. Сказал, что его сын вместе с друзьями уезжает в Питер и будет поступать в мореходное училище. Там они проведут почти четыре года, а потом устроятся работать на суда и в Усть-Большерецк уже не вернутся. Через неделю они покинут поселок, но сам Шинкарев остается здесь. До пенсии ему далеко. Так что жить вам здесь будет кисло. И спихнуть Шинкарева — шансов нет. У него помимо денег полно родни и друзей в областном руководстве. Хотел я в областное управление милиции позвонить, глянул в справочник, да и там Шинкарев! И тоже Павлович! Даже обидно стало: некому приструнить гада! — жаловался Назаров.

—

Александр Иванович, что-то с окнами надо сделать. Мне стекла каждый день колотят камнями, и Гоше нелегко приходится, — подала из-за спины голос Оля.

—

Мы уже подумали о том после ваших звонков и решили вот что. Гоша сделает все замеры, я их беру с собой, а через неделю приедут наши плотники с готовыми ставнями и поставят их на окна. Снаружи они будут оббиты железом. Думаю, после этого не придется стеклить окна. Плотники свое дело знают. Вы — не первые.

—

Неужели на Шинкарева нет управы? — то ли спросила, то ли подумала вслух Ольга.